Сергей Саканский - Сны Тома Сойера

Том сидел в той же скучной позе, привалившись спиной к ободу миски. Он уже спал, и, конечно, видел какой-то сон.

Ему снился остров, полный солнца и чудесных птиц; сокровища были уже собраны и увязаны в большие холщовые мешки, а над горизонтом, чуть различимые, поднимались, неумолимо доказывая выпуклость планеты, три синеватых мачты, — так представила себе Ребекка этот, самый последний, сон Тома Сойера…

Она взяла мужа на руки, согнула в поясе (сзади почему-то немного треснула спина, но Ребекка сразу ее подлечила, лизнув палец) и ляпнула его попкой на пресс-папье. Том закачался, покойно и тихо.

— Я люблю тебя, милый мой, славный мой мальчуган, — сказала Ребекка и быстро воткнула самую толстую из своих игл в мягкую глину груди, прямо в глиняное сердце.

Потом она долго смотрела в потолок и прислушивалась. Наверху было тихо-тихо.

Она не стала подниматься наверх, чтобы не мешать той тихой и грустной работе, которую вела наверху кукла. В маленькой своей гостиной Ребекка села за швейную машинку, но села вовсе не для того, чтобы шить.

Сложив ладони лодочкой, она привалила голову к инструменту: сафьяновая подушка с иголками оказалась так близко от ее усталых глаз, что исчезла вовсе, в старческой дальнозоркости оказавшись лишь расплывчатым бликом света, но солнце, возбуждающее эту красоту, вскоре скрылось за крышей курятника, воздух стал медленно темнеть, катушки и шпульки оплыли и растаяли, весь мир показался вылепленным из глины…

Ребекка уснула, ей снился какой-то невнятный сон: огромный корабль, идущий на всех парах через льды, голубая лента развивается на мачте, Гек машет с капитанского мостика, кресло-качалка, полная жирным мужем, как тарелка суфле, глазастая кукла верхом на пресс-папье, муха…

Ребекка проснулась, с удивлением отметив, что лежит в своей маленькой спальне наверху — и когда только сумела перебраться? — очередной провал памяти, после которого окружающее кажется нереальным, будто она все еще спит, сложив ладони лодочкой на швейной машинке…

Солнце обошло Землю и посмотрело в окошко уже с другой стороны, в утренней низости своей красное, словно лицо пьяницы… С таким выражением когда-то давно смотрел по утрам ее бедный муж, высовываясь из за спинки кровати.

— Да, дорогой, — сказала Ребекка, обеими руками рывком распахивая газовые занавески, — дам тебе сейчас похмелиться, — и комната залилась солнечной кровью, словно бы лопнуло оно, брызнув томатной жижей и семечками…

Ребекка пописала в кувшинчик, а из другого кувшинчика умылась, накинула китайский халатик и прошла в кабинет. Перед дверью она замешкалась, испытав внезапный приступ тоски и страха: на мгновение ей показалось, что за дверью кто-то есть…

— Том!

Нет ответа.

— Том, ты в порядке?

Ответа нет.

— Томми, ты умер или нет?

Ребекка стояла посреди комнаты, сосала палец и смотрела на мужа. Две крошечные слезы выползли из ее глаз, она обмахнула лицо рукавом. Ей не хотелось прикасаться к телу, она знала, что муж холоден, как лягушка, а она с детства боялась лягушек и жаб, и еще она боялась тритонов, улиток, слизней, а также — змей, в том числе и безобидных ужей, каракатиц, даже когда их подавали жареными, боялась она и мышей, которых мальчишки любили крутить на веревочке, и только рыбу, мокрую скользкую рыбу, почему-то совсем не боялась она, и даже любила гладить ее и ласкать, холодную, перед тем как бросить на сковородку…

Том сидел неподвижно, в той же позе, что и всегда, будто спал, до подбородка укрывшись клетчатым пледом. Возможно, он отошел внезапно, во сне, и Ребекка с грустью подумала, что он уже никогда не расскажет ей своего последнего сна.

Ей было жарко. Она стояла в дверном проеме и часто-часто обмахивалась веером, где на костистом остове мелькал, словно в синематографе, желтый огнедышащий дракон.

На сей раз ему приснилось, что сердце его вовсе не болит. Он идет по широкой долине, окаймленной снежными горами. Вдоль дороги — цветущие деревья, увитые цветущей лианой глицинии, да, именно: виноградные гроздья цветов, но не Мизура, далеко не Мизура с ее округлыми, лесистыми, словно чьи-то волосатые зады, горами — Япония, полная ослепительных фудзиям, может быть, даже — снежноголовая Россия, или, скорее, Китай, да, Китай, потому что аллея ведет к высокой и пестрой пагоде…

Том хочет сосчитать этажи сооружения, сбивается, начинает сначала. Сверху вниз этажей получается больше, чем снизу вверх, но это ничего, так оно и должно быть, — подсказывает недремлющий шериф сновидения, потому что в разных странах этажи считаются так и эдак, но Тома беспокоит другое: что? — что это там висит на самой вершине пагоды, висит и тихонько звенит, в эмалевом небе красное, словно солнышко на закате?