Макc Гурин: Псевдо

«Я мать твоя!» — баба-Яга возопила. Печечки горят, горят, горят! Снежная королева хороводы водила, чистоту блюдила, этому дала, этому дала, а этому не дала. Ой, коляда! Ой, люли-люли! Берёзонька, Оленька, Славушка-Гаврилушка. Милушка, МилУшка…

Скоро придут отпрыски мои во Спиридоньевский переулок, где дом стоит, в коем мою первую жену её второй муж ебёт регулярно. Придут и напишут мелом на асфальте перед домиком этим, что напротив «Марко Поло», неподалеку от коего Палмер, Севостьянов и Петруха Дольский играли за деньги джаз: Мила Милосская — сука хуёвская! Куда смотришь, сучье вымя?! А?! А?! (Это я соседу в метро.)

Вечный спектакль этот мне надоел. Его играет всякий. Умён — не умён? Вот бы знать…

Эту фразу «вот бы знать» одно время повадился говорить Дулов. А ещё повадился говорить: «Я не разбираюсь». Экий сокол! Дескать, детей мал-мала. Гомосексуальная тематика у Платонова. Точнее говоря, транссексуальная. Называние. Справа от меня сидит симпатичная баба с нежной кожей, писклявым голоском и в белой шубе богатой. Пизда! Шестое марта на дворе! Какие шубы, ебёна мать?!

Ходит грустная Елена. Ходит по миру и не плачет. Я вот к Анне еду, а Ленка работает в Третьяковке. Бродит сейчас от картинки к картинке. «Хи-хи-хи», — раздается справа. Это писклявую бабу ебарь её чем-то развеселил. Мы едем, едем, едем.

Определенно, в метро лучше, чем на уроках. Лучше писать. Был у меня друг Пишичитай, а у Айболита был друг Тянитолкай, а у Кошеверова есть Наташа, а у Данте была Беатриче, а у Лауры был Петрарка (мудило грешное), а у Шефа есть Добридень, а у гагар есть Гаврилов. Смысл последний не всем, вероятно, понятен, да и бог с ним.

(Если кто-то считает разы, то не обессудьте, если написал «Бога» не с той буквы. Простите за сим, низко кланяюсь от Елены Ивановой, в девичестве Зайчиковой. Мальчиковой.)

Хочу, чтобы Пащенко по прочтении «Псевдо» сказал: «В жизни ничего подобного не читал!» Трагизм. Трагизм.

Позвонил я как-то Лене, а голос у неё какой-то запыхавшийся, как будто трахалась только что, а она говорит, нет, говорит, я на дудочке играла. (Это которую я на день рождения ей подарил.)

Так и вошла она в лабиринт, бедняжка. Тесей выхватил пистолет и выстрелил Роману Фёдорову (Теодорову) в ухо, словно Дубровский медведю, словно Мцыри барсу. Два раза повернулся ключ. Открывают. Приехали.

Спустя два с половиной часа — ничего. Смешно. Конечно, без косметики и с естественным цветом волос она бесспорно выигрывает. Позвал замуж. Не впервой. Согласилась. Смешно.

У Ани живет Семён-гомосексуалист. Стриптизёр. Я поспал у неё полтора часа, проснулся и уехал.

«Когда приедешь?» «Скоро». «Завтра?» «Хорошо». Не приду никогда. Посмеялись и хватит.

Вот тебе и зима, а вот тебе весна, а вот тебе длинный и толстый хуй! У девочки Ирочки горлышко болит. Перепёлочка воистину.

С каждым часом все лучше и лучше. Сарданапал, привет тебе, привет! Когда это кончится? Да как тетрадочка кончится, так и всё. Вам, потребителям уже готовой продукции, проще. Можно заглянуть в конец и сказать: да на такой-то странице все это кончается. А мне — ой, нескоро.

Экие трогательные девочки уселись напротив меня, чуть слева. Одна в белой курточке, другая в клетчатом пальто, третья, ближайшая в зеленом.

Всех, всех баб поймаю и посажу в тетрадку. Буду иногда открывать заветные странички и трахать бессмысленно и беспощадно.

Переворот, ебёмте. День такой сегодня. Солнечно-весенний. Хочу, хочу, хочу!!!

И вошла в лабиринт Елена, и в каждой комнате оставляла она по вещичке; платье, туфли, чулки, комбинацию, лифчик и, наконец, трусы.

Много дней странствовала голая Елена по лабиринту и не находила выхода. Скучный Иван-царевич неотступно следовал за ней в своих снах…

Что-то устал я. Писать не хочу. Хочу ехать молча. Надоело. Устал. Не то, чтоб даже устал, а просто, сами видите, херня какая-то получается. Чего вас, дорогие мои, насиловать зазря? Продолжу через несколько часов, хотя для вас все начнётся снова со следующей же строки. Что делать? Простите. Искренне ваш Максюшка. Целую. Кис-кис… Мульти-пульти…

Вот и свершилось. Следующий день. Седьмое марта 1995-го года. (Вот к чему литературка пришла.)

Ровно 22 часа 31 минута, пьяный на толчке сижу. Нет, не блюю. Гажу. Говно идёт и идёт. Падает мой помёт навзничь. Несколько минут назад шёл по улице, неимоверно желая срать, и обдумывал новые строчки, как приду, сяду срать и напишу свой репортаж с говном из жопы.

Написать хотелось о следующем: как известно, когда люди не хотят обосраться, они рефлекторно совершают некие движения анусом, обратные желаемому процессу срача. И вот что интересно (кажется, Бонифаций) — они обсираются почему? Потому что мышщы ануса не выдерживают более напора или говно — это самостоятельная субстанция (бог?), и на определенном этапе уже что ты не делай (стреляй, пой или бегай) — всё одно, обосрёшься? И это уже не постмодернизм, а совсем обидно.