Макс Гурин - Повесть о Микки-Маусе

— Ты — странный… — сказали мне в ответ на это бывшие листья, — В каких-то обкуренных отморозках тебе видятся ангелы, а в жёлтых осенних листьях то трупы листьев зелёных, а то и вовсе какие-то злые духи…

— Да, я — странный… о’кей… — согласился я. Я ведь постоянно, из жизни в жизнь, с этим сталкиваюсь: какие-то жёлтые листья, воспользовавшись каким-нибудь моим очередным «интересным положением», сначала вешают мне всякую мистическую лапшу на уши про каких-то инфернальных дубов по кличке Сатанаил, а потом выясняется, что я же ещё и странный. Да-да, я хорошо знаю этот приём.

— Дальше-то будешь нас слушать?.. — осведомились у меня, извиняюсь за выражение, мёртвые листья.

— А у меня есть выбор? — усмехнулся я.

— Ну-у, это уж лучше знать тебе самому, — усмехнулись жёлтые трупы, — если ты, конечно, правильно понимаешь, кто теперь есть ты сам… — присовокупили они в конце.

— Интересно, что это имеете вы в виду, гадкие мёртвые листья! — относительно игриво, чтоб они не поняли, насколько вообще иначе, чем они, я вижу и чувствую мир, или хотя бы поняли это как можно позже, как бы воскликнул я.

— Хм… Хорошо, будь по-твоему, мы принимаем твою игру и твой вызов… — сказали листья, как будто в ответ скорее на ход моих тайных мыслей, чем на мои слова, — Помнишь, тремя днями ранее, когда мы беседовали впервые, мы представились тебе Ольгой?

«Боже! Какие беспрецедентные ложь и наглость! — внутренне поразился я, — С тех пор, как мы беседуем, не прошло и трёх минут, а они смеют утверждать, во-первых, что эта наша беседа не первая, а во-вторых, будто то, что было только что, имело место три дня назад!» Но из вежливости я снова решил промолчать.

— Видим, что помнишь… — снова улыбнулись листья, на сей раз снисходительно, — Да, мы действительно тогда были Ольгой, подобно тому, как сама Ольга была когда-то Натальей, но теперь ситуация поменялась… Теперь мы больше не мёртвые листья; не мёртвые, да и не листья вообще. Мёртвые листья теперь… (в этот момент я вдруг увидел перед собой постепенно вытягивающееся лицо самого себя; скользнув по себе взглядом, я видел так же, что моя рука потянулась к карману куртки за сигаретами) …мёртвые листья — теперь ты… Ты можешь не слушать нас, воля твоя, понятно, но теперь ты знаешь правду… Твоё нежелание слушать нас дальше — это, на самом деле, потеря интереса к себе самому. Хотя отчасти мы понимаем тебя: что нового можно услышать от мёртвых листьев… которыми ты теперь стал…

— Ну хорошо, — я решил во что бы то ни стало не терять самообладания, хотя возможно со стороны это и выглядело немного абсурдно, если не сказать сильнее, для человека, который только что превратился в кучу жёлтой осенней листвы, да ещё и посреди зимы, — ну хорошо… допустим, я — теперь жёлтые осенние листья, но может вы, Максим Юрьевич, будете так любезны хоть напоследок и хотя бы напомните мне, на каком дереве мы, листья, прежде росли?

— Некогда на этом месте рос старый и добрый дуб по кличке Сатанаил, — сообщил мне Максим Юрьевич, — По всей видимости, вы росли либо на нём, либо… на каких-то соседних деревьях…

— Ну вот… полагаю, ты и сам всё видишь… Мне уже трудно тут к этому что-то ещё добавить. — сказал я Микки-Маусу, когда всё во Вселенной повторилось ещё где-то сорок раз и наконец кончилось немного иначе, чем во всех предыдущих случаях.

— Ты про листья что ли? — спросил он меня таким тоном, будто вообще делает мне одолжение, слушая мой ответ на свой же вопрос.

— Ну да… — согласился я.

— А знаешь, почему на сей раз ты не стал перегоноем, как это всегда происходило ранее после того, как Сатанаил превращал тебя в ворох осенних листьев посреди холодной зимы? Ведь это было его ветвей дело; надеюсь, ты понимаешь! — заговорщицки подмигнул мне Микки.

— Ну-ка? — изобразил я заинтересованность, истратив на это очередное проявление собственной вежливости примерно половину всех оставшихся у меня жизненных сил.

— Это очень просто! — с готовностью принялся он мне объяснять (что у него вообще в голове, подумалось мне ещё, только что изображал безразличие, а тут вдруг так оживился!) — В этот раз тебе удалось избежать столь печальной участи потому, что данное мироздание в области людского речевого языка базируется на иных представлениях о том, какие фонетические сочетания хороши и благозвучны, а какие уродливы и неприятны на слух. Вот эти вот все бесконечно повторяющиеся алефы прежних миров признаны, мягко говоря, некузявыми. Что бы то ни было веское в теперешней Вселенной вообще несовместимо с фонемой «а»! Понимаешь?..