Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

Огненный шар, постепенно уменьшаясь, оставлял после себя пепел и расплавленную обшивку.

Костя лежал вниз лицом. Сапоги обтягивало жаром. Тонкая змейка огня лизнула штанину.

Он был еще жив.

Если бы сердце Юганы могло слышать стон великого охотника Орла-Кости… Если бы добрые духи урмана не опалили крыльев в борьбе с диким огнем…

Гордый лебедь из легенды, наверное, уже сидит на коленях старой эвенкийки и рассказывает о гибели Кости Волнорезова, рассказывает и просит сложить песню, напеть ее тихим вечером Вас-Югану… Волны унесут эту песню в полноводную Обь. Кедры без слез перескажут ее ветру. А ветер, вольный и голосистый, разнесет печальную и красивую песню по всему белому свету.

Юган дыбился туманом. Шла первая ленивая шуга, бороздя тонкольдистые забереги тишистых заводей. Неспешный ветер тянул холодный речной пар на Улангай и смаривал пьянящей дымкой еще полусонную деревушку.

Солнце уже всходило. Разрумянилось от утреннего морозца.

Чистое осеннее небо отливало безголосой синевой.

В это утро невысоко над тайгой, над тихими деревнями и заимками шел вертолет, несущий на стропах необычный груз – большую крашеную пирамиду, блестящую на солнце и отбрасывающую на землю яркие блики.

Вертолет проплыл над большой гарью, покрытой мелким снегом. Наконец он снизился, завис метрах в пятнадцати от земли.

Люди, стоящие внизу, помогли большой пирамиде утвердиться на бетонном фундаменте.

Молчала Югана. Молчал Илья Кучумов. Понурив голову, стоял Геннадий Яковлевич. Притихли буровики, снявшие шапки. Все смотрели на пирамиду. Этот скромный памятник поставили рабочие Косте Волнорезову, который успел предупредить буровиков об опасности в ту тревожную ночь, когда верховой пожар шел в сторону вышек. Тогда буровики поставили преграду огненному смерчу. Они валили бензопилами просеку, бульдозером сделали окоп, срезали верхний торфянистый слой земли, а потом пустили встречный пал…

Стоят благодарные женщины, не скрывая слез. Это жены тех, кого Костя успел спасти. Стоят близкие сгоревших вместе с ним Мирона Безденежных и Николая Терских. Стоит Таня. Смотрит заплаканными глазами на пирамиду, думает о погибшем муже и о сынах своих. Что-то готовит жизнь потомкам Кости Волнорезова, охотника и зверовода.

Пройдут годы – и на этом месте вырастет поселок нефтеразведчиков. И люди назовут именем охотоведа-биолога, беззаветно любившего свой таежный край, лучшую улицу или даже весь поселок…

– Прощай, Орел-Волнорез, – говорит Югана.

– Прощай, друг, – говорит Кучумов Илья.

– Мы не забудем тебя, – говорят нефтеразведчики.

Тихая осень молча отдает салют багрянцем летящих листьев, золотом последнего солнца.

Быстро летят годы.

Каждый человек, старея, завидует счастливой жизни будущих поколений. Завидует будущим первооткрывателям Марса, Венеры и других планет. Завидует тому времени, когда человек станет равен богам и прикоснется к бессмертию…

А пока быстро летит земное время. Четко и безошибочно работает механизм небесных часов, заведенный однажды и навечно. И не воткнешь в шестерни этого механизма палку, не остановишь его бег…

С того дня, как был получен первый фонтан газа и конденсата на Кучумовой площади, прошло больше десятилетия.

Раньше жизнь в Улангае катилась неторопливыми бусинками. Но едва открыли богатые кладовые нефти и газа под великими вас-юганскими болотами, жизнь древнего таежного края стала стремительно обновляться.

На берегах Югана когда-то стояли только заброшенные деревушки да заимки. Теперь здесь выросли рабочие поселки буровиков. Медвежий Мыс из неприметного отдаленного северного райцентра вырос в город с кирпичными зданиями и широкими улицами, вымощенными бетонными плитами.

А что произошло за эти годы в Улангае, можно и сегодня узнать у деда Чарымова. Только он один по-прежнему в курсе всех последних событий, которые происходят на реке и в поселке.

Вот он, дед Чарымов, вышел на крыльцо. Любуется располневшей весенней рекой. Вот сел на лавочку, закурил трубку. Смотрит, как легкая волна щекочет смоленые борта обласа, как неторопливо плывут по голубому небу пушистые кучевые облака, как на пристани идет разгрузка барж.

Заметно сдал Михаил Гаврилович. Седой весь. Лицо изрезали глубокие морщины. Придавили годы когда-то могучего старика. Стал он сутул, ходит с самодельным посохом, вырезанным из гнутого черемухового деревца. Но глаза его все еще яснеют голубизной, и нет в них туманистой старческой пелены. И на жизнь дед Чарымов смотрит, как прежде, любопытными вдумчивыми глазами.