Жорж Перек - Исчезание

Чем была вызвана сия тяга к углублению? Разумеется, имелась не единственная причина, и все же главный импульс был случайным, так как эта мысль мелькнула в результате пари, выявилась из не выверенных заранее утверждений, расцениваемых весьма скептически и вряд ли предусматривающих даже в самых далеких перспективах некий практический результат.

Затем эти идеи, пусть еще не серьезные, стали казаться ему забавными; «Писатель» не переставал их развивать. А приступив к прелиминариям, даже увлекся, прервав другие дела, уже близкие к завершению.

Так, — если применять буквальные выражения, чернью на белизне, — в рамках жестких правил, казавшихся еще жестче, так как читателю, не ведавшему решения загадки, эти правила казались вначале бессмысленными, — на свет явился рассказ, привидевшийся «Писателю», невзирая на слегка несуразный характер, весьма недурственным. В нем «Писатель», не имея ни капли так называемых «вдухнавений» (да еще и не веря в них ни на грамм!), выказал себя как минимум таким же умелым на выдумку, как Паскье или Превер. А еще сумел всласть ублажить присущий ему детский (ребяческий) вкус, пристрастие или даже страсть к перечислению, перенасыщению, имитации, цитации, механическим заменам и трансляции на другие диалекты.

Затем, уже утвердившись в замысле, «Писатель» придал рассказу эмблематический характер, сначала шаг в шаг маркирующий, а затем и диктующий канву рассказа; сия эмблематика выражала — так ни разу не выдав вчистую — направляющий Вердикт, Диктат, из чьих правил «Писатель» извлекал — временами с натяжками и через силу, временами впадая в безвкусицу, а временами выказывая игру ума и признаки мастерства — весьма интересные результаты, в высшей степени стимулирующие дальнейшее развитие письма.

А затем ему на ум пришла следующая мысль: как Франк В. Райт выстраивал здание, так и «Писатель» выверял mutatismutandis некий эксперимент, устранявший, кажется, раз и навсегда принятую в наши дни схему, диктующую французским литературщикам правила сшивания, распределения и даже выдумывания материала, а также не признававший выпячивание психических переживаний вкупе с нравственными назиданиями, являющиеся для значительнейшей части публики высшими критериями вкуса нации в литературе. Результат эксперимента выявлял едва изученную практику, чьи приемы и средства — списанные пренебрежительными критиками в утиль — являлись частью и данью традиции, давшей «Гаргантюа», «Тристрама Шенди», «Небывалые путешествия», «Среди африканских туземцев» или — к чему бы и нет — «Вычеркивания» или «Штукенции»: к этим книгам «Писатель» всегда питал искреннее уважение, даже если сам не надеялся выдать тексты, сравнимые с вышеуказанными шедеврами в таких вещах, как ликующая энергия, буйная фантазия, лукавая, вкрадчивая манера, изысканный вкус выражений, пристрастие к насмешке, абсурдным заключениям и экстравагантным деталям.

Итак, сей труд, казавшийся сумбурным в начале написания, решал самые разные задачи: «Писатель» писал серьезный «всамделишный» рассказ и вместе с тем веселился (ведь, как заявил Раймун Кеньё: «Скучные книжки читателю не нужны»), а еще или даже прежде — реанимируя связи внутри сигнификации — принимал участие в вырабатывании и вызревании взрывных литературных идей, имевших все шансы — с нуля критикуя бездейственный субстрат, привычный для Труайя, Мариака, Бландена и пр. Ги де Кар, для чинуш из Академии, литредакции «Мадам Экспресс» и Гильдии Писателей, — в ближайшем будущем раскрыть беллетристике стимулирующее знание, невиданную силу нарративных средств, считавшихся насмерть упраздненными!

«Неизвестная гласная». Я изучил фонемы всех языков мира, прошлых и настоящих. Интересуясь преимущественно гласными, этими чистыми элементами, этими изначальными клетками языка, я выслеживал гласные звуки в их вековых путешествиях, я слушал ― через эпохи ― рычание А, свист И, блеяние Е, улюлюканье У, бормотание О. Отныне бесчисленные связи, заключенные между гласными и прочими звуками, не являются для меня тайными. Однако даже в конце своего жизненного пути я замечаю, что все еще жду, все еще выжидаю неизвестную Гласную, Гласную Гласных, которая вберет в себя все остальные и разрешит все сомнения, Гласную, которая, являя одновременно начало и конец, изречется во всю силу человеческого дыхания, пробьется меж гигантских челюстей, словно стремясь соединить в едином крике зевание скуки, вой голода, стон любви и хрип смерти. Когда я найду ее, мироздание поглотит себя, и не останется ничего, кроме НЕИЗВЕСТНОЙ ГЛАСНОЙ!