Сергей Саканский - Желтый жук

— Это ты меня укусил, дурашка? — мягко спросил Кидд.

Жук принял угрожающую стойку, подняв свои крупные клешни. Кидд понял, что чрезвычайно любит этого жука, как никогда никого не любил прежде — ни отца родного, ни женщину, ни короля…

— Ах ты, кусака… — тонким голосом пролепетал Кидд и почувствовал, что весь становится мягким, расплывчатым и вот-вот всосется в песок — от всепоглощающей его неземной любви…

Жук был огромный, с воробья величиной, слишком огромный для насекомого, и, казалось, он все растет и растет прямо на глазах. Жук был желтый, почти золотой.

— Золотко ты мое… — прошептал Кидд. — А золотко я всю жизнь любил. Золотко, красное, как кровь. Золотко, желтое, словно дерьмо. Кровь, золото и дерьмо… Вот магическое заклинание. Вот для чего стоило появиться на свет.

Край солнца, по обыкновению, блеснув зеленым лучом, скрылся за гребнем горы. Стало стремительно темнеть. Кидд не мог понять, как он оказался здесь, когда успел так набраться рому или лаодану, почему сидит напротив желтого жука, и что всё это может значить, и где все — толстый неуклюжий Бумба, носатый Сол, верный юнга и этот, как его…

— Вот тебе, жук. Возьми и никому не показывай, — Кидд достал кусок пергамента с чертежом и воткнул напротив жука в песок. — Сиди, дружище и сторожи. Хоть сто лет сторожи, не сходи с места. Один за всех?

— И все за одного, — скрипуче прошептал в ответ желтый жук.

Его выловили совершенно голым у борта шхуны, где он булькал и вопил, как резаный, ухватившись за якорный канат. Наутро Кидд медленно оделся, вышел на мостик и потребовал позвать казначея, борца, медовара и юнгу — всех русских из экипажа. Штурман, после Рождества похмельный, вежливо возразил, что с этими ребятами он уже отплыл на берег утром вчера, а ближе к ночи был найден обнаженным у борта шхуны, где мертвой хваткой вцепился в якорный канат. Еще штурман сказал ему, что в лодке был отвезен сундук. Кидд покачал головой, закурил трубку и глубоко задумался. Он совершенно не помнил вчерашнего дня: все вертелось и ускользало, будто втягиваясь в водоворот, и вспомнил его лишь спустя год, когда, крутясь и качаясь в петле, видел, естественно, всю свою жизнь. Вот он и вспомнил все: желтый песок, когда босым мальчишкой бежал по пляжу к матери, череп, сидевший на ветке, словно сова, юную леди, с коей был помолвлен, румбы, тюльпанное дерево, полное тюльпанов, и желтого жука, который охранял и до сих пор охраняет заветный кусок пергамента на песке. И все это стремительным вихрем втягивалось в пеньковую петлю, закручивалось и исчезало, оставляя за собой лишь ясный желтый свет, да три крепких значимых слова: кровь, золото и дерьмо.