Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

— Вот что, хозяин, — неторопливо начал он. — Ты это брось, глаза таращить. Эка невидаль, битые горшки. Я их тебе, коли охота, полну хату навалю. Брось, ну! Ты лучше послухай, что тебе говорят. Мы к тебе за делом. С тебя в пользу вольно-партизанской дивизии контрибуция полагается. Что, братва, с него возьмем? — обратился он к приятелям.

— Что найдем, то и возьмем, — недолго думая, ответил второй бандит, черный, как цыган. — А что возьмем, то и наше.

— Нам, браток, треба, ценные чтобы были вещи, — пояснил бородач Осип, — золото е?

— Золотом у него не поживишься, — вмешался третий бандит, с виду «зеленовец». — А тулуп вон лежит. Прямо на меня и смотрит, сердешный.

«Зеленовец» показал на печку. И верно, на печке, среди хлама, лежал тулуп.

— Сыми-ка, хозяйка, — приказал бородач Ганне.

Но Ганна, прислонившись спиной к косяку, тихо выла: «ой-ой-ой, божжа мой», захлебываясь, шептала она и кулаком размазывала слезы по лицу.

«Зеленовец» сам снял с печки тулуп. Тулуп был старый, рваный, в разноцветных заплатах. Когда его развернули, едкая пыль облаком поднялась к потолку.

— Сносил как, — укоризненно сказал «зеленовец». — Не хозяйский мужик.

Степа тревожно следил за отцом. С Осипом было что-то неладное. Он, шатаясь, прошел зачем-то в сени, но скоро вернулся, держа в руках большую медную кружку.

— На, — сказал он и поставил кружку на стол перед самым носом бородача. — На, — сказал он, — бери.

Бородач удивился.

— А зачем мне?

— Бери. Бери, — твердил Осип.

Бородач начал сердиться.

— Катись! — проворчал он, — не надо мне.

Но Осип не отставал.

— Бери. Пригодится, — негромко говорил он. — Доброму вору все впору. Бери. Ну!

Бородач побагровел. Его пальцы судорожно обхватили кружку.

— Вору? — процедил он. — Доброму вору? — И вдруг вскочил: — Ты что сказал: вору? — ах, ты!..

Сверкнув на солнце, в воздухе промелькнула медная кружка. Га! От блеска и от страха Степа плотно зажмурил глаза. А когда он открыл их, бандитов в хате уж не было, а на полу в крови лежал Осип.

Бандиты давно уже ушли, давно уже отгрохотали их тележки по пыльной улице слободы, уже опять вернулась тишина жаркого июньского дня, а Осип все лежал на полу. Попало ему не сильно, повезло: удар пришелся по плечу, а кровь была не опасная, кровь шла из носа. Но Осип как бы умом тронулся. Он лежал пластом, — глаза закрыты, кровь тонкой струей стекает с подбородка на рубаху, с рубахи на пол, — и мычал. Мычал не переставая, ровно, как будто дело делал: «ымм».

Ганна принесла воды в той же медной кружке — с кружкой ничего не случилось, не сломалась и не погнулась даже, — она оказалась крепче хозяина. Вместе со Степой Ганна обмыла лицо Осипа холодной водой, вытерла сухим полотенцем кровь и Осип не сопротивлялся, только мычал. Но когда они захотели приподнять его и перенести на полати, Осип вдруг забузил. Ганну сапогом в живот он отшвырнул в угол, а Стену хватил кулаком по скуле с такой силой, что тот отлетел на три шага и едва удержался на ногах.

Степа обозлился.

— Ну тебя, пьяницу, к черту! — сказал он с сердцем. — Я-то при чем? Твои же товарищи, «партейные». Воля! Воля! Вот они тебе и показали — «воля». Что? Невкусно?

Осип вдруг вскочил, сам вскочил, рывком.

— Врешь! — зарычал он. — Врешь, хол-лера! Не будет того! Я им пок-кажу!

Он был страшен, этот однорукий, долговязый человек. Он скрежетал зубами, рычал, как зверь, а по темным его щекам катились слезы, величиной каждая в горошину.

— Я им пок-кажу! — рычал он. — Я им пок-кажу!!

— Ну, что им сделаешь? Чего бахвалишься-то? Сам ведь того хотел. «Свои!»

Осип не ответил. Он, верно, не понимал, что говорил Степа. Ярость прошла. Он присмирел. Осип сел на лавке у окна и сидел долго, понурый и тупой, как вол. Изредка, когда очень уж надоедали мухи, — а мухи роями вились вокруг него, — он мотал головой и что-то бормотал про себя. Но что — не понять было. Только раз он сказал громко и отчетливо: «Очкастая твоя морда! Убивец!»

Степе стало жалко отца. Он попытался его успокоить и утешить.

— Плюнь, — сказал он, — чего ты от них хотел — бандиты же. Вот погоди — подойдут наши…

Осип, не дослушав, встал. Тяжело шаркая ногами, он пошел из хаты на улицу. Он недолго постоял у ворот, подумал, потом решительно повернул и зашагал к мосту.

Ганна, она в это время заметала под печь битую посуду, крикнула сыну*:

— Степка, поди жа погляди, куда жа он!

Степа и сам уже собирался бежать за отцом. Он знал Осипа. Неладный мужик. Как бы чего не натворил. Главное, не напился бы. Напьется — скандалить начнет, а заскандалит — будет худо.