Александр Кабаков - Старик и ангел

— Не боись, Григорич, — услышал он, — поддержу, на то и друзья, чтобы в такую минуту быть рядом.

Сергей Григорьевич шатнулся влево, потому что справа на его скамейке сидел невесть откуда взявшийся бомж. На бродяге была рваная и не по погоде теплая стеганая куртка с надписью «Облэнергострой», на голове — грязнейшая офицерская фуражка с изломанным козырьком и без кокарды.

— Не узнал, профессор? — дружелюбно усмехнулся оборванец. — А ведь вместе в больничке парились… Михайлов я, Петр Иваныч, вспомнил?

От изумления голова у Кузнецова перестала кружиться, и вообще падать в обморок он как-то раздумал.

— Полковник, — еле слышно произнес он, — полковник… Значит, все это не бред был…

— Ну, если хочешь, пусть полковник, — согласился бездомный. — Я как фуражку эту в прошлом году там нашел, — он махнул рукой в сторону выгородки, где толпились железные мусорные баки на колесах, — так и пошло «полковник»… Ну что, профессор, давай ночлег искать?

Он встал, помог подняться Кузнецову, у которого от сидения на низкой скамейке затекли ноги.

— Только ты прытко не спеши, — сказал бомж Михайлов, — а то я на арматуру тут ночью налетел, не очень теперь ходкий.

Сергей Григорьевич глянул вниз, увидал знакомые камуфляжные штаны с кровавым ореолом вокруг дырки над коленом — и голова у него снова закружилась, земля стала вырываться из-под ног, он не успел ничего сделать и рухнул, теряя в коротком полете сознание.

А полковник Михайлов извлек из глубин ватной куртки телефон и доложил по начальству, что разрабатываемый найден, контроль восстановлен и вскоре операция будет продолжена. Ну, говорил он, конечно, как положено — шифром. Мол, так и так, мы с дружбаном сейчас по бутылкам с банками пошустрим, а к вечеру можно будет и ханки взять, посидеть как люди…

Однако с той стороны ответили без обиняков и иносказаний — начальство всегда пренебрегает своими же правилами, за соблюдение которых три шкуры дерет с подчиненных.

— Ты, Михайлов, мудак, — сказало начальство. — Тебе даже такого же мудака профессора поручить нельзя. Слушай приказ: чтобы к вечеру он был готов выступить на объединенном митинге оппозиции. Нам пора к выборам готовиться, а он самый подходящий, сколько тебе объяснять можно! Профессор, репутация нейтральная, взглядов не имеет никаких, души нет и не было… В общем, работай, полковник, тему закрывать надо. До связи.

— Есть до связи, — тоскливо ответил полковник и еще минут пять посидел, уныло оглядывая испоганенный двор, тусклое небо и бесчувственное тело у своих ног. Потом наклонился, похлопал подопечного по щекам, отчего тот открыл глаза, помог несчастному подняться, усадил на скамейку рядом с собой…

Долгая наступила пауза, давая отдых двум старикам.

— В отставку надо сваливать, профессор, — наконец сказал, не глядя на собеседника, полковник Михайлов. — Устарели мы. Как одновременно работать на власть и на ее врагов, меня еще в училище натаскали. Но вот чтобы о борьбе с оппозицией и об антигосударственных операциях докладывать одному и тому же человеку, к этому я никак не привыкну…

— Куда ж мне деваться, — не слушая Михайлова, бормотал Сергей Григорьевич, еще не совсем пришедший в себя и потому помнящий только о главной потере. — В бомжи, что ли, как ты… Так я на помойках-то помру через неделю…

— Вон у тебя номер телефонный написан, — раздраженно ответил нытику полковник. — Звони и езжай. А я, пожалуй, дезертирую…

— Как же мне звонить, если у меня батарея в телефоне села? — перебил Кузнецов. — Да и не уверен я…

— Звони, тебе говорят! — рявкнул Михайлов. — Телефон вот мой возьми, только симку давай твою, я переставлю. Бестолковка ты, профессор…

Через минуту полковник Петр Иванович Михайлов утратил всякую связь с руководством, чем совершил серьезнейшее служебное преступление, граничащее с изменой Родине.

Впрочем, свою SIM -карту он на всякий случай проглотил.

— Хорошо, что от последней операции я лимон заофшорил, — задумчиво сказал он, вставая со скамейки, — а то и бежать некуда было бы…

Встал и профессор Сергей Григорьевич Кузнецов.

Друзья обнялись.

— Будешь на Тенерифе, разыщи меня, — сказал уже почти бывший полковник, — там меня каждая собака знает.

— А как же мне быть теперь с бессмертием и с душой? — тревожно спросил профессор, еще удерживая полковника — поскольку бывших полковников не бывает — в объятиях.

— Да херня все это, — небрежно ответил полковник и засмеялся. — Обычная наша чекистская разводка. Ты в детстве такое выражение слышал: «ложь, пиздеж и провокация»? Вот оно самое и есть…