Александр Кабаков - Старик и ангел

Продолжая говорить, Петр Иваныч продолжил и нарушать режим пребывания больных в отделении интенсивной терапии, а именно: спрыгнул с высокой кровати прямо в разношенные тапки, пошлепал к двери и — ничего себе, это в реанимации-то! — запер ее изнутри на кстати оказавшийся в скважине ключ.

— Дело в том, уважаемый Сергей Григорьевич… — теперь полковник Михайлов стоял посреди палаты интенсивной терапии в обычном виде, в каком пребывают пациенты в реанимации, то есть голый и в тапках. Однако говорил чрезвычайно серьезно и даже с пафосом, а при следующих словах даже взмахнул рукой, как бы приглашая Кузнецова куда-то вверх и вбок, как бы к тому углу палаты, где верующей медсестрой, вероятно, был прицеплен к тянущемуся под потолком кабелю образ Спаса — бумажный, запаянный в пластиковый футляр.

От взмаха все части тела полковника пришли в движение и еще некоторое время покачивались.

— Дело в том, дорогой профессор, что врачи второй кардиологии Пятой градской больницы бессильны перед отказавшейся служить сердечной мышцей, — закончил фразу Петр Иваныч. — Мы, работники Федерального Союза Бессмертных, давно ожидали, что ваш образ жизни и постоянный стресс одиночества сделают свое дело. Мы понимали, что вы — идеальная кандидатура…

— Да для чего кандидатура?! — заорал Кузнецов и, к удивлению своему, не ощутил от крика загрудинной боли. — На какой пост?!! Кем может быть тихий вузовский работник, да еще после инфаркта?

— Это видно будет, — спокойно и серьезно ответил Михайлов. — Пока же вы должны осознать главное и привыкнуть как можно быстрее к новому своему положению.

— В чем же оно, это положение, состоит, уважаемый товарищ полковник? У вас ведь до сих пор всех зовут товарищами… — Кузнецов усмехнулся и сам удивился своей бойкости и полноте сил.

— А состоит оно в том, уважаемый Сергей Григорьевич, что вы умерли. И надо нам быстренько отсюда сваливать, потому что с минуты на минуту примчатся реаниматоры, чтобы проверить результаты своей работы. Вернули человека с того света, можно сказать, есть чем гордиться. Посмотрите…

Михайлов ткнул пальцем в дисплей кардиографа, стоявшего рядом с постелью Кузнецова. По экрану, чуть вздрагивая, тянулся зигзаг, но постепенно он вытягивался в почти прямую линию.

— Идемте, профессор, — полковник Михайлов разом дернул все провода, тянувшиеся к груди, рукам и щиколоткам Кузнецова, и присоски отвалились, слегка ущипнув кожу. — Идемте, нам пора. Вы побывали там и вернулись. Никакого света в конце туннеля, надеюсь, не видели? Ну, так время заняться делом.

— А вы… — Кузнецов запнулся, торопливо натягивая больничный застиранный халат и нащупывая ступней тапок, уехавший под кровать. — А вы… тоже?..

— Да уж восьмой год, — кивнул Михайлов. — Все, пошли, пошли… Добро пожаловать в ФСБ, Сергей Григорьевич.

Всякое сочинение устраивается таким образом, чтобы поражать читателя — по возможности на каждой странице. В этом старинное искусство выдумки не отличается от столь же старинного искусства балагана — то есть театра, или от сравнительно нового искусства кино, или даже от новейшего из всех искусств, которым является телевидение в разнообразных его проявлениях. И даже если сочинение, допустим, философское или еще какое-нибудь в целом скучное, то и в нем неожиданности обязательны — хотя бы неожиданные мысли или сообщения о поразительных фактах. И тут недостоверность предпочтительней банальности — по крайней мере с точки зрения интереса читателей.

К чему я это? А к тому, что, закончив последнюю главу предыдущей первой части на высокой ноте — сообщением о том, что герой стал секретным сотрудником ФСБ, — я сейчас, вопреки читательским ожиданиям, не пойду дальше этим сомнительным путем повествования. Вместо этого я резко сверну и даже развернусь на сто восемьдесят градусов — в сторону женщин, о которых уже кое-что говорилось в первой части, но вскользь, неглубоко. В отличие от ФСБ, самопровозгласившего свое бессмертие, женщины и рассуждения о них действительно вечны, — так займемся же ими.

Итак,

Как уже было сказано, Сергей Григорьевич, Сереженька, Сережка, любимый, ненаглядный Кузнецов был в молодые, да и в зрелые годы большой ходок.

Однако, употребив это жаргонное слово, следует тут же сделать уточнения. Ходок — это, как правило, бесчувственное механическое устройство вроде швейной машинки: тут-тук-тук, вниз-вверх-вниз… В сущности, если посмотреть трезво, физическое упражнение это довольно (современный автор непременно написал бы «достаточно») скучное, абсолютно однообразное и не сулящее даже в конце ничего такого, что было бы присуще именно этому(-й) партнеру(-ше). Если освободиться от сопровождающих иллюзий и предрассудков, тщеславия и самодовольства, то и одинокая имитация немногим уступает самой страстной физиологической близости. Даже — если вполне честно — наоборот: приличный человек, чтобы не обидеть ненароком другого приличного человека, не все может себе позволить в постели. Например, издавать некоторые звуки, произносить все слова, которые хочется, а немедленно по завершении сеанса любви вытереться полотенцем, встать, одеться и молча уйти.