Антон Понизовский - Обращение в слух (журнальный вариант)

Федя говорил громко и счастливо, хотя внутри до сих пор не рассеивался какой-то туман. Анна ушла наверх, Леля вернулась к камину одна: ни слова не говоря, примостилась на своем прежнем месте, дослушала рядом с ним рассказ карачаевки Гули… Федя уверен был, что ему снова придется преодолевать ее недоверие, сопротивление, — но вот она была рядом, какая-то незащищенная, тихая, как никогда раньше — но отчего-то подавленная, обессиленная, как будто смазанная…

— И кажется, я догадался! Помнишь, мы задавались вопросом: отчего люди охотно рассказывают, как страдали? А почему вспоминают из всей прожитой жизни какой-нибудь эпизод, жест, какие-то идиотские «узконосые полуботинки»?

Почему вспоминают про детство? Даже старенькие — например, та старушка, которая съела пол-огурца… не она, а сестра — ну, ты помнишь: ей семьдесят лет, а она вспоминает про детство… я теперь сформулировал, почему!

Человек в первую очередь вспоминает моменты, в которые чувствовал себя максимально живым! А уж плохо ли, хорошо ему было — это уже почти все равно!

Видимо, столько времени человек проводит ни жив ни мертв — столько времени он вообще отсутствует в этой реальности, что даже боль лучше, чем ничего! Даже боль дает человеку почувствовать, что он есть, есть сейчас, существует!..

— Ты же вроде был против «сейчас», алё? — спросила Леля и на минуту стала похожа на себя предыдущую — но все равно ее голос был каким-то немного смазанным… — «Сейчас — иллюзия», ты говорил…

— Да, иллюзия! Да, иллюзия… — повторил Федя не так уверенно. — Хотя вот только что я подумал, что Церковь… в церкви мы восклицаем «и ныне, и присно, и во веки веков»… В первую очередь мы же говорим «ныне», то есть «сейчас»? И только потом — «присно», «всегда», «до конца всех времен», и уже как итог — «во веки веков», то есть в бесконечной реальности, после того, как исчезнет линейное время… — Федор задумался на секунду, потом тряхнул головой: — Нет, «сейчас» — не реальность, «сейчас» — иллюзия! Вот соседи наши — живут в «сейчас», исключительно! Они внешне красивые, умные, они могут что-то красивое говорить, что-то интеллектуальное — а на самом-то деле они оживают только соприкасаясь с деньгами… с пищей, с сексом, с вином — с чем-то настолько грубым, грубо материальным… это такое страшное искажение всей природы!.. и, главное, смотрят на тебя так, будто и ты такой же… Как будто все точно такие же, только некоторые притворяются, а вообще всем важны только деньги и грубое благополучие, поразительно!..

Разогнавшись, Федя совсем не заметил Анну, спустившуюся до середины лестницы.

— Все, пора! — победоносно сказала Анна. — Лелька, марш собираться. Через два часа будет такси.

Федор оборвался на полуслове… медленно повернулся от Анны к Леле… — и вдруг ему стала понятна Лелина необычная мягкость, покорность… виноватость… И быстро-быстро, болезненно запульсировал шрам надо лбом.

— Но ведь… ты говорила, что не поедешь? — проговорил он, неосознанно трогая голову.

— Я говорила? — искренне удивилась Леля. — Когда?

Федя сообразил, что действительно: только он, он один, сам решил за нее — и даже не то решил, что Леля не едет с Белявскими, — а решил, что они ее приглашают сугубо формально… Но Анна-то могла переиначить… И явно переиначила, только чтобы его проучить…

Тем временем Леля встала из кресла.

Проходя мимо Феди, приостановилась и — в первый раз — мягко дотронулась до Фединого плеча, почти погладила.

Он поймал ее руку и, глядя снизу вверх, проговорил:

— Как ты думаешь… может быть, имеет смысл… задержаться?..

— Ты меня спрашиваешь? — Леля чуть-чуть улыбнулась.

— Ну да, тебя… — пробормотал Федя в недоумении. — Задержаться буквально на несколько дней? День-другой?..

— Зачем, Федя? — мягко ответила Леля.

Федор сообразил, что она в первый раз назвала его по имени.

Но в следующую же секунду ее лицо стало прежним, и, усмехнувшись, Леля сказала:

— Нет. Тем более, все равно я иллюзия.

Бывает в жизни такое чудо: когда родился у нас ребенок — он был еще совсем маленький — мой муж попал в очень серьезную аварию. Друг его насмерть разбился, а муж остался жив, инвалидом.

И я хочу вам сказать, как же я теперь рада этой аварии!

Как я называю, типичная история медсестры: «он лежал — она работала…» Или наоборот, тут у нас у фельдшера одного: «он работал — она лежала…» Здесь же дом наш, в больнице — вся жизнь у нас тут протекает. Поэтому, я говорю, все типично: муж лежал, я работала медсестрой — у нас был с ним бурный роман, расписались, и у нас родился ребенок.