Якоб Аржуни - Домашние задания

А Пабло между тем лежал на больничной койке в коме…

Когда рюмка опустела, Линде налил себе еще, а когда небо у горизонта начало окрашиваться в голубой цвет, он допил бутылку до дна. Он с трудом поднялся, выключил свет и, не раздеваясь, повалился на кровать. Вокруг него все было серым и туманным, а когда он закрывал глаза, голова кружилась. Милый Боженька, подумал он, сделай что-нибудь. И впервые со времени своего детства произнес молитву, которой научил его отец. Теперь она помогла ему уснуть.

Линде проснулся около полудня. Голова была мутной, во рту пересохло, и, когда он встал, в глазах его на секунду потемнело. Он подошел к телефону и набрал номер больницы. В ожидании ответа смочил слюной рот и провел языком по губам, заклеенным пластырем. Но все же медсестра в справочном поняла его не сразу, и ему пришлось несколько раз повторить свою фамилию, пока он не получил ответа, что состояние Пабло остается прежним. Он сообщил, что приедет в больницу во второй половине дня, положил трубку и уставился в окно на залитый солнцем сад.

Выпив несколько стаканов воды, он надел старые брюки, футболку и спортивные туфли, достал из гаража тележку, саперную лопатку и совковую лопату и принялся копать яму для компоста, о чем Ингрид его просила уже несколько месяцев.

Время от времени на террасу выходил покурить его сосед, господин Шугалла, он кивал и улыбался Линде. Линде отвечал ему коротким кивком. При третьем появлении Шугалла крикнул:

— Да ты вполне в форме, Йоахим!

Линде оторвался от работы, посмотрел на соседа пустыми глазами и сказал:

— Пабло вчера попал в аварию. Он лежит в больнице в коме.

Потом опять принялся копать. Шугалла подошел к забору, чтобы выразить сочувствие. Но Линде ничего не ответил. И Шугалла наконец исчез в своем доме. Вскоре Линде заметил, что на втором этаже отдернулась занавеска и фрау Шугалла поглядела на него.

Несколько лет назад, когда эта семья — оба Шугаллы были литографами по профессии — только что поселилась здесь, они три-четыре раза приглашали Ингрид и его на ужин. В сущности, то были весьма приятные вечера, пока эта супружеская пара не начала ругать их город — в Рейхенхайме, мол, все так провинциально и скучно! Они оба были родом из Ганновера и приехали сюда только потому, что здесь была для обоих работа в одной и той же типографии. Как будто Ганновер — пуп земли! И однажды вечером, когда жена соседа вновь начала поносить Рейхенхайм, Ингрид разрыдалась.

Линде, уже в легком подпитии, напустился на соседку: с чего это ей пришло в голову непрерывно поливать помоями их город, однако Ингрид не стала на сторону мужа, а, наоборот, напала на него самого. С тех пор соседи старались вообще не встречаться друг с другом.

Мне действительно очень жаль. Линде едва не рассмеялся! Шугалле было тысячу раз плевать. Можно подумать, он всерьез интересовался, что здесь происходит. Ведь он все равно через пару лет вернется в свой замечательный Ганновер! Лицемер до мозга костей!

Линде отвез последнюю тачку с землей за дом, отволок тележку, саперную лопатку и совковую лопату в гараж, принял душ и, хотя аппетита совсем не было, заставил себя съесть два яйца всмятку и ломтик хлеба. Ему необходимо было набраться сил, самое позднее через час он хотел быть опять возле Пабло. Теперь он постоянно будет только с ним. Ночью и днем. Это было единственное, что имело значение. Ну, кроме Ингрид, конечно… В который раз в этот день Линде задал себе страшный вопрос: когда и, главное, как он должен сообщить ей о несчастье? Или, возможно, сначала надо поговорить об этом с доктором Бауэром? В конце концов, он же лучше знает, как следует обращаться с психически неустойчивой женщиной в такой ситуации. Теперь из-за одного только вида Линде иногда начинался новый припадок. А тут еще разговор о Пабло…

Посреди этих мыслей Линде вдруг представил себе, что Ингрид покончит с собой. Он не впервые обдумывал такую возможность, но еще никогда она не представлялась ему столь реальной. Если сложить все — сбежавшая из дому дочь, ненавистный муж, а теперь еще и сын в коме, — ей и в самом деле ничего другого не оставалось. На что еще она могла надеяться в этой жизни? Ближайшие двадцать лет стареть вместе с супругом? При этой мысли он и сам бы выбросился из окна.

Нет, так он не думал. Во всяком случае, не имел в виду. Однако ее будущее и впрямь розовым не казалось. И при этом…

Вдруг он повернул голову и глянул на свадебную фотографию, которая со дня их свадьбы стояла в рамочке на полке книжного шкафа и которую он уже много лет как бы не замечал. Черно-белый снимок, Ингрид в белом платье, он в костюме, сидят рядышком на качелях и улыбаются. Какой веселой парой они были! Он рассматривал ямочки на щеках у Ингрид, ее тогда еще округлые, мягкие щеки, сияющие голубые глаза — ничего общего с той согбенной, тощей фигурой с пустым взглядом и злобно поджатыми губами, которая теперь, ссутулившись, сидела в углу дивана над какими-нибудь мерзкими вышивками.