Олдос Хаксли - Слепец в Газе

— У тебя идет кровь.

Бриджи были разорваны на левом колене, и на нем виднелось красное пятно. Энтони крикнул mozo, чтобы тот вернулся вместе с багажным мулом и затем, опустившись на одно колено, открыл перочинный нож и отрезал им кусок ткани, соприкасавшийся с раной, образовав длинную бахромчатую щель в плотном материале.

— Ты испортишь мне бриджи, — подал голос Марк.

Энтони ничего не ответил, оторвав большой кусок материала.

Коленная чашечка и верхняя часть голени представляли собой красное пятно плоти без кожи, серое там, где кровь пропиталась пылью и землей. На внутренней части колена зияла глубокая рана, обильно кровоточащая.

Энтони сжал зубы, словно боль была его собственной, и закусил нижнюю губу. Чувство болезненного физического отвращения смешивалось с мучительным состраданием. Он содрогнулся.

Марк нагнулся вперед, чтобы рассмотреть поврежденное колено.

— Месиво, — была его реакция.

Энтони ничего не сказал, затем открутил пробку фляги и, смочив носовой платок, стал удалять грязь с ран. Чувство брезгливости исчезло — он был полностью поглощен выполняемой задачей. Сейчас не было ничего важнее, чем смыть песок, не причинив Марку лишней боли.

В это время mozo вернулся к ним с багажным мулом и в молчании стоял рядом, глядя сверху вниз своими ничего не выражающими глазами на то, что происходит.

— По-моему, он думает, что мы заняты ненужным делом, — произнес Марк, сделав попытку улыбнуться.

Энтони поднялся на ноги, приказал mozo снять с мула поклажу и вытащил из одного из холстяных узлов аптечку.

Почувствовав жжение дезинфицирующего средства, Марк разразился громким хохотом.

— Не говори мне больше своей социологической туфты насчет йода, — сказал он. — Это все старая как мир идея о причинении людям зла ради их же блага. Как Иегова. Господи! — И он снова расхохотался, когда Энтони промокнул очередной участок сырой плоти. Затем, когда колено было забинтовано, он сказал Энтони: — Дай мне руку. — Энтони помог ему подняться на ноги, он сделал несколько шагов вперед по тропинке и вернулся назад. — Кажется, ничего. — Марк нагнулся, чтобы осмотреть передние ноги мула. На них едва виделись царапины. — Ничего не удерживает нас от того, чтобы двинуться вперед, — заключил он.

Они помогли ему забраться в седло, и он, пришпорив мула больной ногой, поскакал быстрым шагом вверх по склону холма. Остаток пути он казался Энтони, особенно когда приосанивался и выпячивал грудь и тогда, когда тропинка изгибалась и сзади виделся его профиль, мраморной и застывше-бледной, статуей стоика, израненного, но еще живого и молчаливо мирящегося со своей агонией.

Позже назначенного часа — поскольку Марк предпочел сдержать шаг, но не заставлять мулов фырчать и обливаться потом в полдневную жару — они въехали в Сан-Кристобаль-эль-Альто.

Тридцать или сорок индейских ранчо виднелись на узком кряже между двумя вдающимися в море заливами, за которыми с каждой стороны гряда за грядой горы беспорядочно уходили вдаль, сливаясь с дымкой.

Увидев именитых путешественников, местный лавочник поспешил на площадь, чтобы предложить им ночлег. Марк выслушал его, со всем согласился и сделал движение, чтобы слезть с мула; затем, поморщившись, остался сидеть в седле. Не поворачивая головы, он крикнул громким, сердитым голосом:

— Вам придется стаскивать меня с этого проклятого животного.

Энтони и mozo помогли ему спуститься, но, оказавшись на земле, Марк отверг всякую дальнейшую помощь.

— Я могу ходить и сам, — отрезал он и нахмурился, как будто, протянув руку, Энтони хотел оскорбить его.

Их пристанище на ночь оказалось дровяным сараем, наполовину заполненным кофейными ящиками и шкурами. Осмотрев место, Марк снова захромал, чтобы взглянуть на соломенный навес, служивший конюшней для мулов, затем предложил прогуляться по деревне — «осмотреть достопримечательности», как он выразился.

Прогулка, как было видно, причинила ему столько боли, что он не мог вымолвить ни слова. В молчании они пересекли маленькую площадь, в молчании же зашли в церковь, в школу и в городскую тюрьму. Также не говоря ни слова, они шли дальше друг за другом, поскольку, если бы они шли рядом, думал Энтони, он мог бы видеть лицо Марка, искаженное гримасой боли. В то время как если бы он шел впереди, это было бы оскорблением, вызовом Марку, который бы заставил его ускорить шаг. Энтони намеренно тащился позади, не говоря ни слова, словно индейская женщина, следующая по пыльной дороге за своим мужем.