Олдос Хаксли - Слепец в Газе

Спустя около четверти часа рассерженный молодой клакер забрался на маленькую стенку, где стоял Миллер, и стал угрожать тем, что сбросит его, если тот не прекратит. «Ну давай, Арчибальд!» Толпа расхохоталась; молодой человек еще более рассердился, приблизился, сжал кулаки, выпрямился. «Слезай, старый ублюдок, или я…» Миллер стоял достаточно спокойно, улыбался, руки по швам, повторял «хорошо», — он не возражал против того, чтобы его сбросили. Атакующий по-боксерски задвигал руками, сунув кулак на расстояние дюйма от носа Миллера. Старик не шелохнулся, не выдал ничем страха или гнева. Противник отвел руку, но вместо удара в лицо нанес достаточно сильный удар в грудь. Миллер зашатался, потерял равновесие и свалился со стенки в толпу. Извинившись перед людьми, на которых он упал, Миллер рассмеялся и снова поднялся на стенку. Пошла еще одна репетиция представления. Снова молодой человек набычился, но когда Миллер снова не поднял рук, не показав и тени страха или гнева, ударил его в грудь. Миллер упал и снова вскарабкался. Получил еще один удар. Подшшся еще раз. В этот раз человек вознамерился ударить по лицу, но ладонью плашмя. Миллер прямо держал голову и улыбался. «Пенни за три удара, Арчибальд». Человек налетел на Миллера и сбил его со стенки. Тот снова взобрался на нее, посмотрев на часы. «Еще десять минут, и тебе придется приниматься за работу, Арчибальд. Давай». Но в этот раз у того нашлось смелости только сжать кулаки и назвать Миллера старым кровопийцей и реакционером. Затем он повернулся и сошел со стенки, преследуемый злобным смехом, выкриками, посвистами и улюлюканьем толпы. Миллер продолжил речь.

Реакция Элен была любопытной. Негодование при виде зверства юнца по отношению к старику. Но в то же время гнев на Миллера, который позволил себя сшибать, не оказывая сопротивления. Причина этого недовольства? Неясна; но я думаю, что она с негодованием отнеслась к успеху Миллера. Отрицала тот факт, что юнец был психологически доведен до бессилия. Отрицала и возмущалась тем, что подобная демонстрация была альтернативой терроризму и ненасильственным средствам борьбы. «Это всего лишь уловка», — сказала она.

«Не такая уж легкая уловка, — настаивал я. — Я уж, конечно, не смог бы осуществить такое». — «Любой мог бы научиться, если б попробовал». — «Возможно; здорово бы было, если б мы все попробовали?» — «Her, я думаю, это глупо». — «Почему?» Она затруднилась с ответом. «Потому что это неестественно», — такова была причина, которую ей наконец удалось сформулировать, и она принялась развивать ее в терминах какой-то эгалитарной философии [267] Эгалитаризм — мелкобуржуазная утопия, проповедующая всеобщую уравнительность как принцип организации общественной жизни. . «Я хочу быть, как все другие. Хочу иметь такие же чувства и интересы. Я не хочу быть какой-нибудь особой. Просто обычный человек; не кто-нибудь, кто горд тем, что освоил сложный трюк. Как этот твой Миллер». Я отметил, что все мы обучаемся таким сложным трюкам, как вождение машины, работа в конторе, чтение и письмо, переход через улицу. Почему бы нам не освоить и другой сложный трюк? Трюк потенциально гораздо более полезный. Если бы все смогли научиться этому, то кто-то мог бы позволить себе быть как все, безопасно разделять все чувства с уверенностью, что приобретешь что-то хорошее, а не плохое. Но Элен никак не поддавалась увещеваниям. И когда я предложил присоединиться к старику и устроить совместный вечерний обед, она отказалась. Сказала, что и знать его не хочет. Что тот молодой человек был совершенно прав — Миллер реакционер. Реакционер, кутающийся в маскировочный саван разговоров об экономической справедливости, но за всем этим он — всего лишь агент тори. Его настойчивые утверждения, что перемен в социальной организации было недостаточно, что они должны сопровождаться, должны вырастать из перемен в межличностных отношениях — что это, если не нота консерватизма? «Я считаю, что он вредный элемент, — сказала она. — И считаю также, что ты вредный элемент». Но она согласилась на ужин со мной. Что показывало, насколько дешево она оценивала мои силы и способности поколебать ее убеждения!

Аргументы… я мог привести кучу аргументов; она не восприняла бы их. Но акция Миллера задела ее. Он высказал свою доктрину и подкрепил ее действием, не ограничившись одной декларацией. Ее признание в том, что я не мог уязвить ее сквозь доспехи, как он, было крайне оскорбительным. Тем более что я знал, что это правда.