Альберт Лиханов - Юрка Гагарин, тезка космонавта

Она повернулась к Игорю.

Игорь вспомнил день, затерянный в памяти. Будто в старом альбоме нашел пожелтевшую фотографию.

На карточке сфинкс у Невы. А рядом с ним — он, Игорь, и девчонка в белом платье. Выпускница… Платье было смешным, длинным, в те времена шили по другой моде, но девчонка… Нет, это не Валя была, а Тоня, их одноклассница. Его первая любовь… Где она сейчас, Тоня? Она была робкой, неяркой. И не поступила в институт. Ирка была совсем другая. У Ирки в доме висел даже один настоящий Моне.

— У меня второй год в институтской ординатуре документы лежат — уехать не могу, — сказала Валя. — То одно, то другое… В прошлом году затеяли во всех факториях женщин обучать первой помощи. Замоталась. Нынче кое-что еще придумали — тоже не уедешь. А я уж и кандидатские сдала. — Она улыбнулась. — Буду первым кандидатом медицинских наук на Таймыре.

— Как? — удивился Игорь. — Почему на Таймыре. А Ленинград?

— А Ленинград, — вздохнула Валя, — что Ленинград. Вот приеду, поклонюсь сфинксам и — ту-ту! — обратно.

Игорь положил руку на Валино плечо, и она ничего не сказала, лишь посмотрела на него внимательно и спокойно. Он сделал вид, что ничего не произошло, что это вполне допустимая вольность между друзьями детства, а потом «солнышко» всегда хорошо относилась к нему и даже, кажется, была влюблена, постой, постой, да это было в десятом, когда он ходил с Тоней к сфинксам…

Они отхлебнули еще по глотку, Валины щеки раскраснелись, и Игорь сказал, что веснушки ей очень идут.

Он встал, подошел к окну.

— Послушай-ка, — сказал он Вале не оборачиваясь.

В иллюминаторе леденел холодный, светлый вечер.

Валя притихла, Игорь не видел ее лица, но знал, стихи ей нравятся и очень кстати сейчас…

Читая, Игорь повернулся, близко подошел к Вале. Валя смотрела на него — снизу вверх, грустно и задумчиво. Игорь взял ее руку, потянул к себе. Валя встала и шагнула ему навстречу. Он обнял ее, положил голову ей на плечо.

Где-то кто-то стучал молотком по обшивке — и сюда доносились глухие удары. Игорь поднял лицо. Валины губы вздрагивали рядом.

— Валька! — сказал он и приготовился сказать что угодно…

— Игорь, — перебила она его, — Игорь! А что, у тебя маленькая зарплата?

Игорь опустил руки, отступил. Закурил, чтобы выиграть время и найти что ответить. Но в голову ничего не приходило, упрямо почему-то перед глазами маячили сфинксы — незрячие каменные идолы, покрытые бусинками осевшего тумана, — и ни одной хохмы, которую нужно, очень нужно было бы сказать сейчас, чтобы не выглядеть ослом, последним пошлым ослом.

— Ты приедешь еще на Север? — тихо спросила Валя.

— Ну, нет, с меня хватит, — ответил Игорь. — А зарабатываю я нормально. Я же инженер. Впрочем, — Игорь помолчал, — может и приеду. Если захочу купить «Москвича».

— Не приезжай, — попросила Валя неожиданно. — Не ходи больше сюда, не надо.

Она подошла к Игорю и взяла его за локоть.

— Ну хочешь, я дам тебе денег. Потом отдашь. У меня есть деньги. Зачем тебе мучиться.

Игорь театрально поклонился.

— Спасибо, детка. Я не инвалид первой группы. И терпеть не могу кредиторов.

Он пропел, дурачась:

Валя молча смотрела ему в лицо.

Разговора больше не получалось, и они вышли из каюты, поднялись на палубу. Было по-прежнему светло, хотя часы показывали поздний вечер. Ветер бил и лицо, швырял горсти сухого, крупчатого снега. Подошел дежурный катер, Валя села в него, и ее белая медвежья шуба заплясала подтаявшей льдинкой на серой, пенистой волне.

Игорь видел, как Валя спрыгнула на берег, подошла к оленю, который, как изваяние, стоял на каменистых голышах, и потрепала его по шее.

Три следующих дня судно разгружалось, и у Игоря было много свободного времени. Он смотрел, как Валя, надев поверх шубы желтоватый клеенчатый фартук до колен, какие надевают мясники, принимала вместе с там бровастым мужиком мороженое мясо. Они и на самом деле походили на мясников — щупали руками отдельные туши, принюхивались, иногда препирались, совсем как на базаре. Некоторые партии оказывались испорченными, и тогда Валя требовала представителя капитана, и втроем, по очереди сжимая окостеневшими на ветру пальцами карандаш, они составляли акт.