Фигль-Мигль - Ты так любишь эти фильмы

— Только странно, что он ко мне совсем не пристаёт, — говорит она с недоумением, и, разумеется, о Лёхе, а не о Боуи. (Хотя нас и Боуи оценил бы по достоинству.) — Коринька, ты заметил?

«Может, он другой ориентации?»

— Не может быть, чтобы мужик с такой нижней челюстью был другой ориентации. И в любом случае, ради меня ориентацию можно поменять.

«Может, — думаю, — он влюблён в другом месте?»

Принцесса вспыхивает.

— Думай, что говоришь, тупица.

«Сама дура!»

— Что мы вообще о нём знаем? — начинает Принцесса чуть погодя. — И зачем ему всё-таки библиотека? И откуда такие знакомые у Антона?

«Вот-вот! Чем меньше мы о нём знаем, тем лучше. Пожалуйста, почеши мне спинку».

— Давай почешу. Думаешь, позвонить Антошке — гадёнышу?

«Нет!»

— Думаешь, он что-нибудь знает?

«Нет!»

— Хорошо, позвоню. Ну-ка лапу покажи. Опять болячка?

«Ой! Не надо, щекотно!»

— Я вот не могу понять, почему он ко мне не пристаёт. Не дёргайся ты, дурак, когти стричь будем.

«АаааааааП!»

И вот, на следующий день, когда мы привезли Алексею Степановичу очередную порцию библиотеки, дверь нам открыла девушка стандартной неземной красоты.

Моя фифа не в силах вообразить, что на свете есть кто-либо краше неё. Поэтому к другим красивым девушкам относится благодушно. Раз она самая-самая, то красивый фон только придаст пущего блеска. Иногда, чтобы ярче сиять, умные окружают себя дураками, талантливые — бездарями, а красавицы — дурнушками. Это не наш случай. Мы любим полный триумф.

Принцесса ставит связки книг на пол.

— Возьмите, — говорит, — милая, и отнесите в библиотеку. И передайте Алексею Степановичу, что Гиппеля я заказала четырнадцать томов «Samtliche Werke». У нас в городе ни у кого нет Гиппеля в таком количестве. Может, конечно, никому он в таком количестве и не нужен, но ведь это не Гиппеля характеризует, верно?

Милая хлопает глазищами. Отбрасывает волосы. Проверяет, на месте ли бюст. Ножкой в розовой туфельке с помпоном и без задника делает некое движение. В общих чертах готова бежать в библиотеку, только не понимает, в какую. Наконец пробует наладить дискурс.

— Ээээ… — говорит она. — Он вышел на пять минут. Может, кофе?

Голос Принцессы мягок, как моя шёрстка на горлышке.

— Нет-нет, мы уходим. Вы запомните про «Samtliche Werke» или написать на бумажке?

И вот, шагаем прочь, и Принцесса бурно смеётся от удовольствия.

— Каждый так бы и сказал: «Это хеттский жест»! — восклицает она. — Даже пэтэушник.

Ну и, конечно, натыкаемся прямо на него.

— Как дела, котик? Кажется, у тебя свободный вечерок?

Она сказала это на автомате, ещё не вынырнув из мира литературы и злополучных хеттских жестов. Лёха улыбнулся. Принцесса прикусила язык. Чувствуя необходимость пояснений и бесясь от этого, она через силу объясняет:

— Это цитата. У Голсуорси в одном романе героиня встречает на улице своего дядю и здоровается с ним так, как поздоровалась бы, по их общему мнению, проститутка с Пиккадилли.

— Она ему что, намекает?

— Она бы никогда не стала намекать, возникни хоть тень подозрения, что это будет намёком. Атак это просто шутка.

— Глупая шутка.

— В этом вся соль. Потому что и эта девушка, и её дядя так же далеки от проституток на Пиккадилли, как Российская Федерация — от колонизации Марса. Они так шутят. Это английский юмор.

— Хорошо, я понял.

— Не сердитесь, Алексей Степанович, — говорит Принцесса сквозь зубы. — Я стараюсь сдерживаться, но эрудиция и богатый словарный запас постоянно ставят меня в неловкое положение.

— Шути, шути, я разве против. Только предупреждай. А то вдруг у меня и правда вечерок свободный.

— И что?

— Не хочу обламываться из-за английского юмора. Но раз уж ты здесь, съездим кое-что посмотрим. Наследники профессорскую библиотеку распродают. Поглядишь, может, есть смысл взять оптом. Не отставай, парень.

Так точно, сэр. От дяди ни пяди.

И вот, идём к машине. Дверцу открывает амбал сопровождения (драбадантами их называют). Такой широкорожий, что оба уха за раз не увидишь.

В машине играет радио, а потом, перестав играть, говорит восторженным женским голосом: «Матч продолжается. Страсти так и горят!»

— Дура ты, дура, — говорит голосу Принцесса. — Страсти вообще-то кипят, а не горят. Бурлят, в крайнем случае.

— Какая разница? — спрашивает Лёха.

— Между горением и кипением?

— Если я правильно понял, — говорит Алексей Степанович, — это метафора. И поскольку буквально страсти не могут ни того, ни другого, то какая разница, горят они или кипят в переносном смысле?