Джеймс Олдридж. - Дипломат

Мак-Грегор положил газеты на место и нетвердым шагом поднялся к себе. Несколько минут он молча расхаживал по комнате, потом сел бриться холодной водой; он не хотел идти в ванную за горячей, из страха снова наткнуться на репортеров. Руки у него все еще тряслись, и лицо в зеркале выглядело каким-то странным – удивленным, чтобы не сказать больше. После бритья вид у Мак-Грегора стал лучше, но он два раза порезался бритвой; кроме того, в шкафу не нашлось чистой сорочки, а брюки явно нуждались в утюжке. За завтраком ему кусок не шел в горло. Окна его комнаты выходили во двор, так что нельзя было увидеть, что делается у подъезда. Он оделся, взял свое старое пальто и перчатки и медленно спустился с лестницы. В гостиной никого не было, но как только он приоткрыл парадную дверь, вспыхнули осветительные лампы и он увидел человек пять или шесть, расположившихся лагерем в палисаднике. Еще несколько поджидали в машинах у ворот. На Мак-Грегора снова напали с расспросами, и снова он отказался отвечать. Он прибавил шагу, репортеры не отставали, но он шмыгнул через дорогу, и проезжавшие автомобили преградили путь его преследователям.

В департаменте по делам Индии его ждал вызов к сэру Роуленду Смиту. Тихонький старичок, похожий на законоведа, сидел за столом красного дерева. Мак-Грегор очутился лицом к лицу с героем Джакобабада и деспотом, утопившим в крови четырнадцать восстаний сикхов.

– Мак-Грегор, – ласково сказал старичок. – Вы, вероятно, знаете, зачем я вас вызвал?

– Догадываюсь, – сказал Мак-Грегор.

– Вы написали это письмо?

– Да, сэр.

Сэр Роуленд чуть-чуть приподнял брови. – Довольно странный поступок, Мак-Грегор.

Мак-Грегор скрестил ноги, дожидаясь, что будет дальше.

– Вы также понимаете, вероятно, что поставили себя в очень тяжелое положение.

Мак-Грегор сложил руки на коленях. – Я пришел, чтобы вручить вам прошение об отставке.

– Это все не так просто, – веско произнес сэр Роуленд. – И я могу вас заверить, что ваша отставка не будет принята. Имеете вы что-нибудь сказать по поводу этого письма?

– Мне нечего говорить, – ответил Мак-Грегор.

– Должно же у вас быть какое-то объяснение.

– Письмо само себя объясняет.

– Этого недостаточно, – сказал сэр Роуленд, поглаживая свои ослепительно белые усы. – Вы как будто не принадлежите к типу людей озлобленных, Мак-Грегор. Или вы все же озлоблены чем-нибудь?

– Нет, сэр.

– Может быть, здесь замешаны ваши личные взаимоотношения с лордом Эссексом?

– Не совсем.

– В таком случае, может быть, вы это сделали по чьему-нибудь совету?

– Никто мне ничего не советовал.

– Непонятно, непонятно. – Сэр Роуленд встал, отодвинув свое кресло, и сделал нечто, чего никак нельзя было ожидать от такого выдержанного, невозмутимого человека: прошелся несколько раз взад и вперед по кабинету. – Я сейчас отправляюсь к заместителю министра, Мак-Грегор, и в ваших же интересах я хотел бы иметь возможность предложить ему какое-нибудь разумное объяснение. Желательно, чтобы его сочувствие было на вашей стороне; это вас не спасет, но это вам поможет. Так как же, Мак-Грегор?

– Я могу только повторить то, что было написано в письме, – сказал Мак-Грегор, но уже менее уверенно.

– Но зачем было писать об этих вещах в газету? Почему вы не написали мне?

– Я писал вам, – сказал Мак-Грегор, – в своем докладе.

– Что же, разве этого было недостаточно?

– Да, сэр, недостаточно.

– Но почему?

– Мой доклад положили под сукно, сэр.

– Это с каждым из нас случается, и это еще не оправдание для такого поступка, как ваш.

– Я не выставляю это в качестве оправдания или причины, – сказал Мак-Грегор.

– Тогда я отказываюсь понять ваши мотивы, – объявил сэр Роуленд. – Мне хотелось уладить эту часть вопроса, прежде чем принимать какие-нибудь дальнейшие решения, но я не услышал от вас ничего, что могло бы меня удовлетворить. Да, в сущности, теперь все это уже не в моих руках. Я уже не могу задать вам хорошую головомойку и предложить вернуться к вашим служебным обязанностям. Должен заметить, молодой человек, что самый факт выступления государственного чиновника в печати уже достаточно серьезен, но когда в этом выступлении он дискредитирует своего начальника, критикует политику английского правительства, ставит под угрозу успех дипломатической миссии и намекает, что его правительство применяет методы шантажа во взаимоотношениях с другим государством, – тогда это становится катастрофой. Что вас толкнуло на такой поступок? Вы состоите в какой-нибудь политической партии?