Алексей Беляков - Пепел и песок

Требьенов кончиками пальцев укладывает капризную справку в серую папку с тесемками, и папку устраивает в верхний ящик тумбочки. Стоит над разверзнутым ящиком, думает. Потом вынимает папку, поднимает матрас и свой архив помещает между пружинами и полосатым чудовищем в коричневых пятнах.

Карамзин уже не смотрит на Требьенова. Постукивает по моему гипсу:

— Продолжать?

— Ммммм!

— Утром однажды Александр сел перед зеркалом бриться. И упал. Вбежал камердинер Егорыч. Царя одному ему не поднять. Стал звать на помощь. Еле дотащили до кровати. Мученья, агония. Потом вдруг улучшение, о чем писала в Петербург императрица… Скучно все это рассказывать. Умер и умер. А гроб его стоял тут в подвале. Долго бальзамировали, тело почернело, лицо изменилось…

Здесь нужна хорошая нарезка. Это, Бенки, не кусочки ветчины в клубе «Ефимыч». Так называют на Руси стремительное чередование кадров.

Кочегар в бойлерной объясняет Старику-курильщику:

— И не умер, а ушел странствовать. Переоделся солдатом. И ушел.

— Ты откуда знаешь? — Старик нюхает папиросу.

— История известная.

— Херня все ваши истории!

— Чего?

— Послушай, бычок-песочник, — Карамзин встает с моей кровати. — пес с ним с императором. Я придумал кое-что интересней. Раз ты прикован тут, займись собой.

Из черной сумки с надписью «Москва-80» он вынимает большую тетрадь в коричневом дерматиновом переплете.

— Она пустая. Руки у тебя работают. И голова не раскололась. Лежи и истории сочиняй.

— Ммммм?

— Начни хоть с деда этого. Допустим, он вышел сейчас и его убили в бойлерной. Зачем? Кому он помешал? И важно описать — как именно убили.

— Мммммммммммм?

— Конечно! Смерть — самое в жизни интересное. Тебе карандаш или ручку?

Карамзин прячет руки за спиной, улыбается, на губах проступает кровь:

— Выбирай! Выберешь ручку — станешь богатым и рослым, выберешь карандаш — останешься маленьким, но дар обретешь небывалый.

Сонными глазами я показываю на его левую руку.

— Здесь? — Карамзин виляет левым плечом.

— Ммммм…

— А, в правой? Да?

— Мм…

— Точно? Ты же судьбу выбираешь!

Бойлерная. Кочегар бьет черной лопатой старичка по лицу. Папироса вминается, поставив акцент между кровавым носом и дряблым ртом.

— Итак, в правой? — Карамзин медленно расправляет руку, глядя мне в запыленные глаза. — Ты сам хотел этого! Он разжимает шершавый кулак. На его дне потеет обрезок карандаша, инструмент для гнома-графомана.

Бойлерная.

Кочегар рубит лопатой пухлый ком грязных тряпок, что лежит на полу среди сверкающих кусков антрацита. На тряпках еще проступает ухмылка Элвиса. Брызги крови вдохновенно летят в объектив. Би-боп-а-лула!

— Не верит он мне! — приговаривает кочегар уныло под нарастающий рок-н-ролл — Не верит, что царь отсюда сбежал. Зато ты не сбежишь. И папирос на тебя не напасешься.

И рассекает лопатой ухмылку Элвиса.

Карамзин заключает: — Как я смешно все придумал.

В русском сценарии, Бенки, всегда должна быть шепотка безумия. Загадка славянского шкафа, внутри которого сокрыта лопата. Пусть все идет гладко, как по коту с масленицей, но в минуту сомненья надо лопату достать и — хрясь!

Не жалеть никого. Ни шагу назад. Это наш Сталинград.

Потом кровь с лопаты отмыть водкой, смазать лопату свежей нефтью, завернуть в шинельное сукно и убрать на место. До следующего приступа черно-белой горячки у сценариста.

Тогда жюри фестиваля воскликнет: «Ах, сукин ты сын, ах, таковский-тарковский, вот тебе приз, получи его, плиз!»

А ты думал — это сложно, Бенки?

В палату входит медсестра Лина:

— А где этот, дед больной? У него процедура сейчас.

— Про больного скоро напишет мой друг! — смеется Карамзин.

— Часы посещения закончены.

— Сейчас я уйду. — Карамзин заглядывает в свою сумку, будто ищет выход именно там. — Где же эта вещь бесценная? Вот!

В руке у него маленький кулек, свернутый из клочка газеты «Правда Таганрога» — ее легко узнать по густому шрифту. Карамзин кладет кулек на тумбочку, рядом с тараканьим бассейном.

— Это тебе теперь вместо чернил! — смеется он и сжимает трясущиеся от восторга кулаки.

— А ну пошел вон отсюда! Шизофреник проклятый!

В палате воцаряется бабушка.

Карамзин берет ремень сумки в зубы и аляповато перелезает через подоконник. Хрустит высохшей травкой в палисаднике, о родине что-то поет.

— Часы посещения закончены, — повторяет медсестра любимый афоризм.