Евгений Гришковец - Почти рукописная жизнь

Я явился в роддом, поошивался в коридоре, написал маленькую записку и передал её через ворчливую медсестру. Не помню, как её писал. Волновался тогда и не запомнил, а записка сохранилась.

Написана она на бланке «Коагулаграммы» (бланк анализа крови на свёртываемость). На обороте бланка, на чистой стороне плохой ручкой и неровными, но разборчивыми буквами написано следующее: «Я счастлив! Всем уже позвонил. Мама приедит во вторник (написал с ошибкой, через «и»). Спасибо за дочь!»

Я не знал, что записка сохранилась – вместе с бирками, которые привязывают на ручки и ножки новорождённых. Эта записка лежала среди важнейших семейных реликвий. Детских реликвий. Вместе с первыми срезанными локонами волос, молочными зубами и прочими бесценными экспонатами. И вот на днях она попала мне в руки…

Я увидел себя в тот самый день. Увидел человека, который стал отцом, но ещё этого не осознал. Какую же глупость я написал в этой записке: «Спасибо за дочь!» Каково?! Зачем я это написал? А если б родился сын, я что, не поблагодарил бы?..

Как много можно увидеть в записке! Человека, который волновался и совершенно не знал, что делать. Растерянный человек убеждает себя в своём счастье, которого ещё не понимает. Молодой мужчина, не спавший ночь. Усталый, взволнованный парень, который до утра переживал, а утром долго звонил в родильный дом и не мог дозвониться. И снова звонил, чтобы узнать, что и как. А когда узнал, что всё хорошо и что у него родилась дочь, быстро обзвонил самых близких и стремглав помчался на автобусную остановку, чтобы ехать в роддом. В записке человек, который ещё не держал своего ребёнка на руках и даже его не видел… почему-то взял и написал: «Спасибо за дочь!» Написал фразу, совершенно ему не свойственную. Расхожую фразу. Клише. Фразу, услышанную в каком-нибудь дурацком кино или песне… Написал беспомощными, большими буквами, с ошибкой. Я не помню себя таким, но вижу такого себя в этой записке, на этой бумажке, в этих буквах, в этих двух строчках.

А когда родился сын, я записок не писал. Я написал эсэмэс-сообщение. Мне позвонили ночью, сказали, что началось… А потом – что родился сын. Услышав это, я посидел один, в тишине, минут десять (мы не узнавали пол ребёнка), и написал эсэмэс-сообщение. Помню, что нашёл какие-то другие слова. Всё-таки второй ребёнок – не первый. Я нашёл нужные слова, набрал их кнопочками и отправил.

Это эсэмэс-сообщение, конечно, не сохранилось. И нет того телефона, на который оно пришло. И не сохранился тот, с которого я его отправлял. Нет самих аппаратов. Они во всех смыслах устарели. Давно исчерпан ресурс их аккумуляторов, что-то в них сломалось или они просто потерялись. Не знаю. Нет их, и всё. И слов тех нет…

А записка, написанная существенно раньше, в другом, далёком городе, на тоненьком больничном бланке, – сохранилась. И в ней много такого, что можно увидеть, разглядеть и прочесть.

Но если бы даже эсэмэс-сообщение осталось или запомнилось наизусть… И что? Нет букв, не почерка, нет бумажки! Нет того, что можно подержать в руках…

P. S. Я работаю сейчас над спектаклем, который будет называться «Прощание с бумагой». В очередной раз убеждаюсь в удивительном устройстве жизни. Как только начинаешь над чем-то работать или над чем-то углублённо размышлять, или чем-то без остатка увлекаешься, сразу же мир, окружающие люди, мелкие и большие события – всё начинает тебе помогать, подбрасывать нужный материал и убеждать в том, что ты на правильном пути ( улыбка ).

20 января

В конце прошедшего года я совершил странный, кому-то покажется безрассудный, а кому-то – идиотский поступок. Про мотивы этого поступка я хотел бы рассказать, а также поделиться своим отношением к нему. Но начну издалека.

Лет семь тому назад любимый мной режиссёр Константин Худяков, картину «Успех» которого я видел много раз, знаю наизусть и думаю, что про театр никто ничего лучше не снял, не сказал, не написал… Так вот, режиссёр Худяков пригласил меня сняться в его фильме «На Верхней Масловке». Сценарий я прочёл без особого интереса. Мне предлагалось сыграть художника. Роль небольшая, и художник в этом сценарии какой-то… Такой, каким его представляют так называемые обыватели, – этакий человек не от мира сего, в растянутом свитере. Я встретился тогда с Константином Павловичем и отказался. Отказаться по телефону или озвучить свой отказ помощнице я не хотел, потому что имел дело с большим и почитаемым мной мастером. Прощаясь, я пообещал, что в следующей его работе, если он пригласит, непременно приму участие. Но приглашения не последовало.