Катерина Кузнецова: Вырванные страницы

И вот, погребен под пушистым, осязаемым туманом, с исключительной щедростью брошенным кругом. Отдавал, забываясь, веря, что без конца, без края, а мир оказался удивительно мал, да и сам я не избежал границ, очутился в пределах. Надо бы подниматься, спешить домой, к преданным вещам, изученным и понятным, наполненным углам, давно избранным среди подобий единицам. Близко от жилья, но опасно далек от покоя, я не решаюсь перевернуть собственной страницы, откладываю сущую надобность на срок. Что ожидает за поворотом, какая очередная бумажная коллизия оцарапает лихо заточенной кромкой листа? Банальней разве что взаправду умереть.

Сколько их бывало, этих пропаданий пространства, повисших, несомкнувшихся концов реальности, разлученных образами улетающего обратно сновидения, зависаний между тем, кем я хотел бы быть и тем, кем я стал. Утренняя, нерешенная смута грядущего и минувшего прочь, композиция пустоты и иллюзии ее отсутствия, натюрморт, никогда не обретающий своего живописца. Где-то здесь я, лишенный выбора не ощущать пробуждение, вынужденный выверенными и точными химическими чудесами небезобразной естественности идти на столкновение с тем миром, который меня уже исключил за ненадобностью. Короткая фразочка с выпотрошенным смыслом задержалась в уныло бодрящемся сознании, можно ее и вслух, покатать туда-сюда языком по стянутому нёбу, ощутить вкус разлагающихся остатков бывалого во вчера праздника, удавшейся попытки улизнуть из-под строго надзора безвольного одиночества. И не то чтобы нынче я на него роптал, но любой, самый дивный, увлекающий деталями и поражающий в общем, пейзаж, требует скорой, пусть незначительной смены. Змейка мысли вскоре сворачивается ловко в клубок и исчезает, как и все остальное. Она уступает блаженству заметить неприметную прежде деталь игр окружения с обстановкой, картину, порождающую в пустующей душе долгоиграющий образ дня. Гессенская дихотомия мыслителя и творца взывает переходить к ощущению, а не осмыслению. Днем, когда люди живут, приятней писать, нежели привыкать к чему бы то ни было.

Хотя бы к этому чужому городу, теряющемуся в прелести осени. Она здесь, пожалуй, слишком картинная, невыносимая, уже всеми воспетая в собственной завершенности и строгом совершенстве. Взбудораженные краски вечно юных фовистов дополняют и оттеняют отрешенные, смиренные пред материнской разрухой здания. Робеющий, тонкий, полупрозрачный туман стынет по разбросанным и тут, и там, скверам и паркам, облагораживает памятники поэтам. Еще нет холодов, но нетерпеливое отчаяние увядания неумолимо вырождается в сны без видений. Очарование предсказуемости позднего часа, когда, точно кем-то обеззараженные, пустеют улицы и слышишь свои шаги отчетливо, почти как чужие. Отвратительные тротуары, сбитые за долгие годы безразличия к ним и невинно, случайно горящие фонари. Что может здесь происходить? Постоянство и неуважение (на грани неподчинения) к прогрессу изречены девизом для незаметно живущих вокруг. Трагедия изменения их так мало касается.

И меня приманила жалкая надежда на механизм компенсации, попытка вызвать движение души в ответ на упрямое повторение. Я отказал во внимании всем всегда важным делам, навязчивым, преодолимым бедам, вымученным сюжетам и иным составным собственной жизни. Там, откуда бежал, едва ли возможно остановиться, зафиксировать или спровоцировать состояния, мысли, чувства. Превращение вещной ценности в падаль происходит незаметно и неминуемо. Ты, выученный с младых игнорировать окружающую, тратишь на то все силы, и, очнувшись в один прекрасный, понимаешь, что слишком болен изнутри. Чем-то нерешенным, заброшенным, отравлен гниющими плодами собственных страхов пред свершениями и парализован болью от истекшей необходимости.

Я уехал сюда. Точно не определить, где ад более похож на писаный. Приметы расплывчаты, персонифицированы и подзабыты веком изрядно. Изрядно все равно, ведь здесь впервые наедине с ней. Все-то пропустил: единение, предвестие, разрыв, срывающуюся скорбь, следующее по списку. Сумел предотвратить, не дал свершиться таинству, чтоб и его в конечном итоге не предать. Порывистость, бесстрашие и вера в счастливое прозябание, в возможность обойтись без вины; она, способная принять лишенные налета очарования сутки, не закрывая усталых глаз, благородная и живая? Вряд ли нас столь щедро благословили, скорее конец настал бы повторением себе предшествующих, бывших. Не берусь утверждать, но смею прорицать, обладающий знанием и зрением, располагающими разбирать очертания целого, а не разглядывать детали частного.