Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

— А что с твоей присягой человека? — желает узнать Вассерман. Губы его белеют и волоски в бороде встают дыбом.

— О чем ты говоришь? Какая присяга, Вассерман? Кто присягал?

Еврей ледяным тоном с силой отрубает слова:

— Ответственность (см. статью ответственность )! Выбор (см. статью выбор )! Решение (см. статью решение )!

Найгель:

— Помоги мне, герр Вассерман, помоги мне. Вся моя жизнь, все мое будущее и все мое счастье сейчас в твоих руках! Ведь и у тебя где-то там есть жена и дочь. Ты обязан понять меня.

Лицо Вассермана каменеет, он застывает на месте. Шофер Найгеля деликатно стучит в дверь, Найгель рявкает на него:

— Жди в машине!

Вассерман говорит:

— Послушай, пожалуйста, герр Найгель. Три с половиной луны тому назад — вернее, девяносто девять дней назад — прибыл я сюда в утренний недобрый час, не по собственной воле, как ты знаешь, прибыл. Доставили меня в поезде. С женой моей и доченькой доставили. Спустились мы на перрон, и кинулась моя девочка, стрелой понеслась к притворному бутафорскому буфету вашему, которым заправляет знакомый тебе молодой офицер Хопфлер. Шоколадки, видишь ли, возжелала душа ее. Хотя доктор Бломберг предупреждал, что шоколад вреден для ее зубов, и велел избегать его…

Найгель:

— Ближе к делу, Вассерман! Машина ждет.

— В этом все и дело, герр Найгель. Кроме этого, и нет ничего. Ничего больше и не осталось… Ты как раз стоял там, а в руке твоей этот самый пистолет. Доченька моя добежала до прилавка и протянула ручонку свою к этой фальшивой шоколадке. И вот… Ну что? Так уж получилось… Понимаешь ты? Выстрелил ты в нее. Это и есть главное. И ничего, кроме этого, герр Найгель.

Найгель бледнеет, потом лицо его озаряется на мгновение каким-то неестественным ослепительным пламенем, как будто взорвалась у него в голове какая-то лампа, будто вспышка магния осветила вдруг всю картину. Колени его дрожат. Он опирается рукой на стол.

Вассерман:

— Теперь, Шлеймеле, только теперь начал страшиться меня. Понял, что тут положено на чашу весов.

Да, Найгель понял и тяжко застонал.

— И все это время ты молчал?

— А что я мог сказать?

Немец двумя руками с силой сжимает свои виски. Губы его болезненно кривятся. Потом он подымает лицо — глаза его покраснели и опухли.

— Поверь мне, Вассерман, — произносит он с трудом, — я люблю детей…

Снаружи доносится призыв рычащего автомобиля.

Примечание редакции: Нам до сих пор трудно решить (см. статью решение ), какую именно машину предоставить в распоряжение Найгеля: мы колеблемся между черным «хорьхом» с откидным верхом и массивным BMW, гордостью Bayerische Motoren Werke. По правде говоря, редакция склоняется к BMW (см. статью выбор ), который действительно символизирует мощь и престиж. Хотя нам лично и не довелось ни разу посидеть в BMW ни в качестве водителя, ни в качестве простого пассажира, но информация, поступающая от производителей в этих роскошных блестящих каталогах, способна вскружить голову даже самому скромному и осторожному редакционному служаке. От одних только описаний и пояснений ты можешь почувствовать, как педаль газа вжимается под твоей ногой и ты под торжествующий (или лучше «величественный»?) визг автомобильных шин срываешься с места и ветром — нет, птицей — несешься!.. Ты больше не жалкий бумагомаратель, ты отчаянный ковбой, припавший к спине дикого благородного скакуна. И все это при наличии самых надежных средств безопасности, гарантированных тебе ответственным (см. статью ответственность ) и солидным производителем. Да, редакция выбирает BMW!

Найгель и Вассерман стояли теперь друг против друга. Бороденка Вассермана топорщилась, глаза метали молнии. Он сказал:

— Иди, поезжай к себе домой, герр Найгель, и перескажи своей супруге мой рассказ. Расскажи ей про Отто, и Мунина, и Зайдмана, и Гинцбурга, и про Хану Цитрин, и Паулу, и Фрида, и Казика. Про всех расскажи ей. О сердцах, начертанных мелом на стволах деревьев. И про войну расскажи, не бойся. Сдается мне, что она поймет. Произнеси в полный голос и с сердечной отвагой, что это рассказ зрелых людей. Даже старых. Очень старых. Древних. Более древних, чем любая партия, или церковь, или движение, или даже страна. Расскажи как следует, с толком, не торопясь, потому что это, герр Найгель, моя память, легенда, мой документ, и я требую от тебя, чтобы ты позаботился о нем и был ему верен, как если бы он был нежным младенцем, дитятей, оставленным на твое попечение. Долгие часы поездки перед тобой отсюда и до того мига, как увидишь лицо любимой своей супруги, и за это время, в автомобиле твоем и в поезде, сможешь твердить мой рассказ, как молитву, снова, и снова, и снова. Чтобы пророс он в твоем сердце, чтобы сумел ты завладеть и ее сердцем, чтобы она поверила, что это в самом деле твое сочинение, которое вынашивал втайне от всех, и что все в нем правда, хотя по виду, так сказать, на первый взгляд, как будто нет в нем ничего настоящего.