Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

Кстати, Найгель ответил на это:

— Возможно, ты будешь удивлен, Вассерман, но я не боюсь этого. Напротив: мне это даже нравится. Это укрепляет меня. Я собираюсь последовать твоему лукавому совету.

Вассерман:

— Изо дня в день, герр Найгель, изо дня в день! И всякий раз, как выстрелишь из своего пистолета, чтобы умертвить человека, и даже двадцать пять раз подряд, если надумал убить тут двадцать пять узников. Решение, и еще решение, и еще решение — двадцать пять раз! Сможешь ли исполнить это? Сможешь ли пообещать это себе, герр Найгель?

Немец:

— Я не понимаю, почему ты делаешь из этого такую великую проблему. Я ведь уже сказал тебе: я не усматриваю тут никаких препятствий. Это только укрепит мою веру в Рейх и в мое предназначение. И благодаря этому я выполню мою работу еще лучше, выполню, как говорит наш фюрер, айнзатцфройдигкайт — с радостью.

См. статью бунт.

— Гитлер, Адольф(1889–1945), фюрер, вождь немецкого народа. Несет непосредственную ответственность за развязывание Второй мировой войны. Косвенно содействовал укреплению и обостренному проявлению любви между Паулой и Фридом.

На протяжении всех тех лет, что Фрид исполнял должность главного ветеринарного врача в варшавском зоосаде, он был тайно влюблен (без малейшей надежды на взаимность) в Паулу Бриг. То есть влюблен он был и раньше, в незабываемые золотые деньки Сынов сердца, но с тех пор минули десятки лет. Паула, которая заправляла всем хозяйством зоосада и ведала всеми его делами, опекала также своего брата Отто и по доброте сердца не оставляла участием и одинокого Фрида. В тридцать первом году Фрид продал свою прекрасную, просторную, сухую и теплую квартиру в одном из самых богатых и престижных кварталов Варшавы и переехал жить в небольшой павильон на территории зоосада (возле вольера пресмыкающихся), выстроенный по типовому проекту в виде шестиугольника. Каждый вечер Фрид неторопливо вышагивал от своего жилища к расположенному у входа в зоосад домику Отто и Паулы, где все трое съедали приготовленный Паулой ужин, играли в шахматы, курили и составляли план работы на завтра. Жизнь их могла бы протекать так и дальше, без особенных волнений и происшествий, если бы…

Отто: Если бы ни этот Гитлер, так взбесивший нашу Паулу своими расистскими законами. Да, представьте себе, ведь Паула никогда в жизни не интересовалась политикой, и лишь по чистой случайности радио в тот день, 15 сентября 1935 года, оказалось включенным. Она с неописуемым возмущением прослушала все параграфы этих мерзких Нюрнбергских законов, этих антиеврейских законодательных актов, принятых на съезде нацистской партии Германии. Это было в полдень, мы оба почему-то оказались дома, и я никогда не забуду, как она вскочила будто ужаленная и объявила мне, что должна немедленно ехать в город. И со вздохом прибавила: «Знаешь, я думаю о Фриде: каково это будет ему? Боюсь, у него сердце разорвется от обиды и унижения!» Вытряхнула из глиняного поросенка все наши сбережения: все, что мы год за годом опускали в его толстое брюхо, злотый за злотым, и при этом не переставала повторять: «Какая гадость, какое свинство! Что они вообще воображают о себе там, эти подлые дойчи? Ведь они оскорбляют людей, люди могут ужасно пострадать от этого!» Собрала деньги и вышла злая и раздосадованная, даже забыла попрощаться со мной. Как выяснилось, она поехала на трамвае в центр города, и принялась обходить подряд все самые фешенебельные магазины на площади Потоцкого, и в течение двух часов — раз-два! — растранжирила все денежки, чего не случалось с ней во всю ее жизнь.

Паула: Я купила себе ужасно шикарное платье, из такой материи, у нас в деревне ее называли «коронка», и миленькую вельветовую шляпку, очень светлую, со всякими финтифлюшками — ну что за фантазия у этих мастериц там в Париже! Всякие рюшечки, воланчики, подвесочки, которые опускаются тебе на лоб и на уши, можете вы представить себе такие выдумки? И уж-жасно симпатичную бархатную пелерину и, извините, нижнее белье тоже, из настоящего английского искусственного шелка! И еще взяла французское мыло, флакон одеколона из Парижа, отрез крепдешина — только из-за того, что у него был ужасно замечательный запах, — и сколько мне это все стоило — мама дрога!

Под вечер Паула вернулась домой, вымылась — соскребла с себя всю вонищу зоосада, которая годами впитывалась во все поры ее тела, — надела новое платье, набросила на плечи пелерину и сделала себе маникюр: покрасила ногти ярко-красным лаком. Щеки напудрила розовой пудрой и целый час причесывалась перед зеркалом, пока не взбила как следует и не распушила свои прекрасные волосы (косы у нее были чуть ли не до колен!).