Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

Поскольку герр Найгель не особенно дорожит точностью второстепенных деталей своей биографии, я позволю себе процитировать аналогичные воспоминания другого эсэсовца: «Рудольф Хёсс. Комендант Освенцима рассказывает».

В этом документе, наряду со всем прочим, Хёсс упоминает «о захватывающих рассказах отца», которые очаровывали «пылкую и восторженную душу ребенка»: «Это были картины боев с восставшими аборигенами, описания их традиций и обычаев, рассказы об их дикости и мрачном идолопоклонстве». Отец превозносил «благословенные деяния» представителей европейской цивилизации — посланников христианской миссии в Африке, — с таким упоением преклонялся перед их мужеством и жертвенностью, как если бы они были ангелами, сошедшими на землю с небес. «Мы, дети, твердо решили тоже стать миссионерами и двигаться дальше, в глубины дикой языческой Африки, в самую чащу вечных непроходимых джунглей».

Рудольф Хёсс проливает яркий свет на те крохи биографических данных, о которых Найгель, в силу своей скромности и ограниченности, упоминает лишь мельком. Он словно вливает живую кровь в вены сухих официальных справок. «Те дни, — пишет он, — когда у отца гостил кто-нибудь из его старинных друзей, представителей миссии, для меня становились настоящим праздником. Это были пожилые достойные мужи с длинными бородами… Я не оставлял их ни на минуту, чтобы не пропустить ни слова из их речей… Иногда отец брал меня с собой в различные поездки, и мы вместе посещали святые места на нашей родине. Побывали и в монашеских обителях Швейцарии, в Лурде поклонились Святой Деве… Отец надеялся, что я стану священником, и я сам был тверд и неутомим в своей вере, насколько можно ожидать от столь юного существа».

Надеюсь, что я не наскучу читателям еще несколькими воспоминаниями Найгеля о родительском доме и полученном им воспитании: (1) Родители были достаточно строги с нами, но это пошло только на пользу нам. Ведь и Крупп не выплавляет свою сталь из масла, верно? (2) С самого раннего возраста нам внушали, что мы должны рассчитывать только на самих себя. (3) Мы должны были относиться с почтением и соблюдать вежливость в обращении с любым взрослым, даже если он был простым работником в нашем хозяйстве. (4) От меня требовалось беспрекословно исполнять требования и указания старших — любого из них.

Как уже было сказано, Найгель вырос в деревне, на лоне природы. Альпийский пейзаж, зеленые холмы, сочные долины, темные и таинственные богемские леса, населенные жуткими сказочными вампирами и прочими злыми духами, поля, засеянные в основном овсом, виноградники, и над всем этим возвышается гордая глава Цугшпитце, самой высокой горы Германии. Уже в семилетнем возрасте он впервые взошел вместе с отцом на ее вершину. Ганц был еще слишком мал и остался с матерью в деревне…

Найгель сообщает обо всем этом сухим казенным языком. В том, что касается его самого, он предельно немногословен. Немецкий язык как нельзя лучше подходит ему: он словно рубит твердые согласные и слегка поднимает интонацию к концу предложений, где помещаются глаголы. Это придает каждой фразе, даже самой будничной, оттенок категорического приказа.

Он обожает рассуждать о лошадях. Должен признаться, что эта тема близка и мне. В хозяйстве у них была лошадь, на которой его мать развозила молоко. Жалкая кляча, но с тех пор Найгель «с ума сходит по всему, что связано с лошадьми». В настоящее время он уже не ездит верхом — обстоятельства не позволяют, да и тело отяжелело и лишилось юношеской гибкости. Рана, полученная в Вердене, тоже напоминает о себе. Но он все еще умеет «подойти к любой лошади, как хозяин». Нам обоим интересно немного побеседовать об этом. Мне никогда не доводилось ездить верхом на лошадях (разумеется, если не считать милого Блеки, на котором Момик скакал по ущельям Эйн-Керема вместе со своим лучшим другом Биллом и мальчиком Мотлом), но я тоже очень-очень люблю их. Это забавное совпадение. Подростком я однажды на каникулах три или четыре дня проработал на ферме рядом с мельницей Монтефиоре. При ферме имелась школа верховой езды, но я так и не решился сесть на лошадь — мне почему-то казалось, что это будет нескромным с моей стороны и вызовет только насмешки. Очень скоро мне пришлось уйти оттуда из-за моей дурацкой астмы, обострившейся по причине аллергической чувствительности к лошадиному навозу, но по сей день я помню чудесный запах теплого лошадиного крупа, мужественное переплетение сухожилий на ногах, нервное подергивание мускулов под гладкой кожей… Ах, Найгель, я мог бы часами рассказывать тебе о лошадях, об остром запахе дегтя, которым смазывают упряжь, о скачках, о блестящих хлыстах, висящих в стойлах, о легком похлопывании ладони конюха по шее коня, о широкой, исполненной силы и изящества груди… До сих пор помню красивый плакат, висевший в конторе заведующего, — на нем были представлены все известные породы лошадей: андалузская, неаполитанская, вестфальская, картезианская, локарийская, ольденбургская, йоркширская, нормандская, ганноверская, тракененская, венгерская теплокровная, тяжеловозы суффольки и першероны, английская чистокровная и, разумеется, арабская чистокровная — что там говорить, действительно прекрасное животное, созданное для настоящего мужчины!