Хамид Исмайлов - Железная дорога

Но вернёмся к молодым. Музайана ехала в Эски-Моокат со смешанным чувством. Представьте себе девушку, всю жизнь скитавшуюся с родителями по миру, чтобы впоследствии осесть в Бруклине, где никто тебя за своего не считает. Да и что тебя считать за кого, если отец твой присматривает за лампочками, а мать — за мусорными коробками. И всё же Музайана была хоть бедной, но гордой — по своему происхождению; ведь сколько к ней сваталось этих лавочников и перекупщиков, этих лабазников и плововаров, гребущих теперь доллары совсем как на Пиян-базаре, да ни за кого она замуж не пошла, пока вот этот мароканский принц не обнаружил где-то в Саудовской Аравии два списка генеалогических древ, по которым оказывалось, что они оба происходят из одного корня.

Теперь она ехала туда, где шумели листья этого древа — совсем как серебристая листва огромных тополей, сопровождавших въезд со стороны долины в эту лощину, где располагался её родной Эски-Моокат, которого она никогда не видела. Можно ли въезжать в свои сны, в свои видения, в свои мечтания, ещё бог весть во что несуществующее? Отец называл это Родиной, потому что родился здесь, но почему её сердце волнуется от приближающихся гор? Почему их красный песок, их синие камни да белый снег не кажется просто пейзажем, а попадает в глаза и тает какой-то горечью?

Глиняные покосившиеся дувалы, через которые свешиваются головы желтоглазых урючин, цветы, покрытые пылью, пыль, покрытая забвением, редкая женщина в парандже или мужчина на ишак-арбе. Что это всё после Манхеттена, Бруклина, Квина? Откуда и зачем? Комок стоял в горле Музайаны, и вопросы Вамека казались посторонними, лишними, никчёмными…

Зачем, зачем, зачем отец ушёл отсюда, зачем не дал ей родиться здесь, куда ещё не проникла, не переехала, не искорёжила землю и её людей дорога, железная дорога?!

…Они поселились у её дяди по отцу — Нурмат-хона, который бедно, но достойно прожил свою жизнь, тачая сапоги и растя своих многих детей. Дети теперь были пристроены: кто женат, кто замужем. Прослышав о Музайане и Вамеке, сразу же пошли гости: дядя дяди, племянник зятя дяди, отец свёкора невестки, невестка отцовского племянника, жена сестры свёкора дядиной племянницы… Поначалу Музайана вела записи всех посетителей и их родственной связи, но одно упустила она — подарки, строго расписанные отцом, пошли бог знает по каким рукам — согласно номера прибытия. А поскольку этих подарков оставалось всё меньше и меньше — этих американских безделушек и блестящих штучек с тайваньским клеймом, а обнаруживающихся родственников всё прибывало, то иной раз Музайане казалось, что она исходит золотым дождём на то самое генеалогическое дерево, и даже вернее, словно бы мать её уборщица и отец-электрик омачивают и протирают тряпкой каждый его листик, чтобы тот зажигался золотым дождём, блестящим светом…

Кончились подарки, но не кончились гости. Они ждали уже очередями возвращения Музайаны и Вамека-бен-Хасана с прогулки по владениям прадеда или же с ущелья, где Обид-кори провожал их отца, передавая его горным киргизам, до сих пор помнящим тот исход. Тогда Музайана стала раздавать гостям просто советские деньги — те самые две сумки купюр, увезённых со станции Г илас. Люди радовались, что и в Америке такие же деньги, что и у нас, и всё интересовались, а что там можно купить на вот эти три рубля? А если прибавить ещё рубль Абдусамата и пятёрку Рузван-биби, которая и вовсе не была родственницей, но заговорила рвоту Музайаны то ли ото смены климата, то ли от обилия гостей?…

В ответ Музайана показывала мужчинам туфли Бен-Хасана, а женщинам свой халат, и те хором спрашивали, а нельзя ли обменять эти самые три, один и пять рублей на пусть поношенные, но со скитальческих, родных, святых плеч и ног вещи? Вскоре ни на королевском потомке, ни на потомице Пророка не осталось ничего заокеанского — Вамек-бен-Хасан купил здесь в «Сельпо» киргизскую войлочную шапку и разноштанные брюки джалал-абадского местпрома, Музайана была одета чуть лучше, потому как покупала вдовье рукоделие на базаре, и когда они рассчитались с последней трёшкой для леденцового петушка по новорождённому из этого древнего рода, которого, кстати, в честь Музайаны и Вамека назвали Музмеком, начались толки-кривотолки…

— Жоним, анави кеган кизди курдийзми? Дадасиям тузук, энасиям-а! Дадаси бир кун дадамга етти тано ер берганта! Кизиям дурус, менга, шу денг, бир йумолча апкепти, нукул биздан кетмай Хачча-момикка тиктиргандай денг!