Хамид Исмайлов - Железная дорога

— Калла ташийсанми [117] Будешь нырять? ? — спросил Сабит с камнем в руке дрожащего Сабира. Сабир вдруг дёрнулся и крича: «Узинг таша, жалаб!» [118] Сам ныряй, блядь! - припустился по зах-арыкскому берегу, боясь, что Сабит решил теперь убивать его. Сабит же, пугаясь, что Сабир всё расскажет, припустился за братом. Один удивлённый Занги-бобо видел, как они бежали, что-то истошно крича, по овражистому берегу реки…

Мальчик не вытерпел тошноты и его вырвало прямо на спину Шерзода. Визг и крики, перебившие пять бубнов Кахрамона Дадаева, поднялись вокруг. Кто-то кричал, кто-то подскочил к нему, кто-то бросился гасить костёр. Началось столпотворение. Их вынесли из круга, а его всё рвало и рвало. И уже когда, казалось бы, вышел из него весь коньяк и весь кишмиш, его продолжало рвать ядовито-жёлтой и горькой желчью.

— Пора! Пора! — кричал кто-то, и его наспех умывая и вытирая в полубессознательном состоянии, понесли в дом под деревьями. На ходу ему перевязывали туго руки, тут же кто-то наложил крепкий узел на две освобождённые из сапог щиколотки, его бросили в топкую постель, кто-то огромный и беспрекословный стянул ему перед всем миром штаны — последним глотком взгляда он успел заметить прилипших к окну Жанну-медичку и её племяшку — Мошку Наташку, а ещё Шапикову мать Учмах, Кабыла-дынеголова и Кутра, и… острая боль, как гребень стыда, подбросила его ввысь — выше потолка, выше синего неба и жёлто-слепящего солнца — в самую тьму, куда летел тем летом и Китов…

«Вот и я умер…»- спокойно и обречённо подумал мальчик, — и только стал свыкаться с этой мыслью, как в растворённое настежь окно хлынули крики и вопли, и открывший глаза на том свете мальчик увидел всё тех же жарко кричащих Учмах и Жанну, Зумрад и Хадичу Измайлову, которую все звали Катериной Измайловой. На мгновение чья-то огромная рука поднесла сочащийся кровью малюсенький кожаный кружок, сквозь который просветила красная лампочка, и вдруг Гаранг-домулла, заковыляв на своих кривых ногах к окну, бросил эту ненужную плоть наружу сквозь железную решётку окна, и женщины, завопив, стали нешуточно драться за магическое средство нового деторождения…

И мальчик закрыл глаза.

Во дворе бесконечно вопили женщины…

Зеби [119] красавица была в молодости чуть ближе к своему имени, а потому никогда не держала в себе зла. Однажды, на женском угощении по случаю возвращения предателя Родины и первого ветерана Муллы Ульмаса-куккуза с войны и из последующих лагерей, она нагнулась за лепешкой и пустила громкий ветер. Тишина провисла в собрании. Благо, под рукой оказался ее седьмой сын Барот, которому она залепила при всех оплеуху и, нещадно проклиная, прогнала его вон за допущенную бестактность. В подпорченном воздухе затихшего собрания так и остался висеть недоуменный вопрос бедного малыша: «Ман нима килдим!?» [120] «А что я сделал!?» Но собрание продолжалось…

суфийская община

сорокодневный пост, который проводится в специальном подземелье — чиллахоне

суфийское радение

подстилка

музыканты

супа — деревянный настил для сидения за чашкой чая

ростовщик

стерва

— На кухне на полке есть остатки мошкичири (узбекского блюда), поешьте его…

— Папочка, а папочка, что вы вчера съели? Жмыха-то нет…

— Вот е…твою мать, сказал ведь я что-то не то, всю ночь меня пронесло…

«Если друг твой — татарин, то держи при себе топор!»

«Ну да ладно, лишь бы конец был благополучен!»

— Усман, для этого ли мы делали революцию?!

— Папочка, позвоните наверх. Неужто Усман-ака не поможет. Ведь как никак узбеки, никак нельзя выдавать дочку без приданного. Как бы не опозориться…

— Ну да ладно, схожу на прием. Но жених, он-то хоть комсомолец?!

букв. «Накрыл Боймат» вместо «ё. твою мать!»

— Эй, девчонка, ты как-нибудь разденься догола и посмотри-ка на себя в зеркало!

«Как звали покойного?»

«Ну что, пришёл?»

Таджи-свинья

горное урочище

— Сын мой, Вас понесло знание!