Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Роберт Иванович, – весело спросил Саня, чтобы разрядить атмосферу. – Вы – консерватор?

– Откуда ты взял? – добродушно удивился врач.

– Пользуетесь древними методами. Электронный счетчик пульса отвергаете.

– А… бибикалка… На что она мне? Бип-бип – параметр есть, а человека не видно. Не-ет, по старинке надежнее. Вот держу я сейчас твою руку и ощущаю: пульс идеальный, шестьдесят четыре, а наполнение слабое. И я говорю себе: мой пациент, конечно, здоров, но слегка утомлен. Денек отдыха на лоне природы и хороший сон ему явно не помешают.

– Вы провидец, Роберт Иванович.

– Поживешь с мое, Сергеев, и ты провидцем станешь. Давай-ка давление измерим. Сначала на правой, потом на левой руке. Видишь… Я был прав. Твое нормальное и постоянное давление – сто двадцать на семьдесят. А у тебя сейчас… сто пять на семьдесят. Учитывая твой возраст, совсем юный, как подозреваю, полчаса передышки, которую я вам любезно организовал, и сеанс психотерапии, успешно проведенный Дмитрием Петровичем…

– Что, доктор?

– Гм… Учитывая все вышеизложенное, констатирую: пустыню ты перенес не блестяще. Не блестяще, Сергеев. Догадываюсь, держался на одной воле. Детальное обследование на месте покажет, насколько оправданы консервативные методы в медицине.

– Роберт Иванович! – взмолился Саня. – Побойтесь бога. Я в отличной форме!

– Конечно, дружище, в отличной.

– Зачем тогда стационар? Это же целые сутки, вычеркнутые из жизни!.. Ребята уже мысленно греются у домашнего очага, настроились на встречу с близкими… Пощадите, Роберт Иванович!

– Разве я не понимаю, голубчик, – смутился здоровяк. – Но тут такое дело… – развязывая резиновый жгут, он почти вплотную наклонился к Саниному лицу, зашептал с жаром: – Ты, Сергеев, приготовься… Приготовься, говорю, к худшему.

Санино сердце подпрыгнуло и опустилось, спина покрылась липкой, холодной испариной, в голове зашумело. Пораженный, оглушенный, он начал о чем-то догадываться. Казалось, будто в самый неподходящий момент его неожиданно вышвырнули из вертолета без парашюта – два года ежедневной, изнурительной, каторжной работы, два долгих года сладостных надежд и томительного, изматывающего ожидания, два года бесконечных преодолений… шли насмарку. Добрый доктор резал по живому, и некий внутренний маятник уже со скрипом отсчитывал последние секунды жизни. Но они еще были, эти секунды, они принадлежали ему…

– Роберт Иванович, – не слыша собственных слов, хрипло сказал он. – Пятьдесят шесть по Цельсию кое-что значит. Для тех, конечно, кто через это прошел…

– Да не о тебе лично речь, Сергеев, – страдальчески морщась, прервал доктор. – Экипаж могут расформировать. Или дублеров вперед пустят.

– Э-кипаж? – кровь ударила в голову. – Алексей? – спросил Саня непослушными губами, начиная догадываться. – Лешка?!

Доктор кивнул, опуская глаза:

– Дай бог, конечно, чтоб не подтвердилось. Но у меня глаз наметанный. Твой товарищ, Сергеев, гм… на волоске. Я, собственно, только из-за него и дал вам полчаса передышки. Говорю пока тебе одному, понял?

– Леша с третьего класса не переносит жару, – механически, чувствуя полное опустошение, сказал Саня. – Но держался молодцом. Наравне со всеми. Роберт Иванович… нельзя ли что-нибудь сделать? Как-то помочь?

– Чем же тут поможешь, дружище, если на нем лица нет? – вздохнул здоровяк. – Ни кровинушки… Не знаю… Может, еще обойдется… Ну-с, голубчик, – повторил громче. – С вами разобрались, можете отдыхать… Дмитрий Петрович, прошу к барьеру.

Опустив голову, не глядя по сторонам, Саня направился к своему креслу, спиной ощущая молчаливые, сочувствующие взгляды спасателей, но на полпути передумал и пошел дальше, к Алексею, который все так же отрешенно сидел, закрыв глаза, в конце салона и, казалось, спал. Лицо товарища действительно было бледным, пепельно-серым, он не пошевелился, не посмотрел в Санину сторону, когда тот пристроился рядом.

– Ты, Сань, не переживай, – устало, не открывая глаз, сказал Леша. – Зачем переживать?.. Я чувствовал, что так обернется… Еще тогда, когда ты… позвонил и приказал… быстренько собираться. Ладно… Как сказал поэт, не надо плакать, лучше… пойте песни, когда меня… не станет на земле.

Слова не нужны. Слова фальшивы. И Саня промолчал.

Впервые в жизни Александр Сергеев, сын летчика-испытателя Андрея Сергеева, ничем не мог помочь другу, оказавшемуся в беде.