Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

Кругом стоял притихший лес: справа небо подпирали дремучие ели и сосны, слева белой стеной тянулся молоденький березняк. Ничто не нарушало величественной тишины и безмолвия. В березняк – прямо от железнодорожного полотна – уходила прямая асфальтовая дорожка, блестящая и мокрая от талого снега; в хвойный лес вела узенькая, горбистая тропинка. Саня подумал немного и выбрал асфальт. Пройдя немного намеченным курсом, огляделся. Вдоль дорожки, как в парке, стояли веселые разноцветные скамеечки, гнутыми подковами высились на фоне голых деревьев ртутные фонари. Впереди темнел какой-то забор: обыкновенные бетонные столбики, соединенные деревянным штакетником. Ультрасовременного небоскреба, сверкающего стеклом и металлом, не было. За маленькой кирпичной проходной виднелось трехэтажное здание с массивными колоннами. Указатель с синей стрелкой за воротами показывал расположение приемного покоя – в сторону от главного входа.

– Здравствуйте, – сказал Саня в обычном приемном покое обыкновенной пожилой медсестре, в обыкновенном халате и обыкновенной шапочке. – Я старший лейтенант Сергеев. Прибыл для прохождения медицинской комиссии.

– Здравствуйте, старший лейтенант Сергеев, – улыбнулась медсестра, сидящая за обыкновенным канцелярским столом. – Давайте ваши документы.

– Мне подождать? – Саня положил на стойку вызов и командировочное предписание.

– Можете подождать. А можете, если хотите, сразу сдать вещи и получить госпитальное белье.

– Я сразу.

– Тогда пройдите, пожалуйста, по коридору, третья дверь направо. Старшая сестра-хозяйка как раз на месте.

– Спасибо, я – мигом.

– Можете не спешить. Время у вас есть.

– Разве испытания начнутся не сегодня?

– Ох уж эти летчики, – вздохнула медсестра. – Все бы им на реактивных скоростях. Жить спешат на реактивных скоростях, любить, комиссии проходить. А медицина, товарищ старший лейтенант, ваших скоростей не приемлет. Сдадите анализы, пройдете предварительный осмотр, по кабинетам походите, а уж потом, если спешить не будете, может, и до испытаний дойдете. А поспешите, – смешок послышался в ее голосе, – глядишь, и на пенсию проводим. Тут у нас один генерал недавно лежал, большой начальник. Все покрикивал: прошу ускорить, ускорить приказываю. И доускорялся – подчистую списали. Теперь, говорят, цветочки на даче разводит.

Кроваво-красные табло пожарищем вспыхнули у Сани перед глазами.

– Я буду медленно поспешать, – повторил он излюбленную фразу майора Громова.

– Вот и молодец, – сказала медсестра. – Поспешишь – давление подскочит, пульс, тестовые пробы не сумеешь выполнить и – будь здоров, лейтенант Петров.

– Я – Сергеев, – робко поправил Саня.

– Вижу, что не Гагарин.

– А вы… Гагарина… знали?

– Знала, конечно, – вздохнула медсестра. – Как не знать. И Гагарина знала, и Титова, и Николаева… Всех знала…

– А Гагарин… не спешил?

– Он, товарищ Сергеев, улыбался, – женщина подняла голову. – К отоларингологу идет – улыбается. К хирургу – улыбается. На качелях Хилова укачивают – улыбается. На центрифуге ломают – улыбается. Спокойный был, жизнерадостный. Бывало, с прогулки возвращается, спрячет руки за спину, а в руках, знаю, цветы – товарищи по его просьбе привозили, случалось, и сам с клумбы незаметно рвал. Поставит букетик в стакан и улыбается. Ни слова не скажет, только улыбнется, а на душе сразу хорошо становится. Когда Юрий Алексеевич у нас лежал, наш брат – младший медперсонал – все норовил в дневные дежурства попасть. Такой вот человек был – всех понимал, каждому горю сочувствовал. А уж как погиб, так мы год, наверное, ревом обливались. Соберемся где-нибудь, начнем по-бабьи перебирать, кто что помнит, и – в слезы. Одна говорит, Юрий Алексеевич моему сыну дружеское письмо написал, когда парень учиться стал плохо. Другая рассказывает, как в гости неожиданно с женой приехал, когда захворала. Ну а я всё букетики его вспоминаю – подснежники, ландыши, гвоздики. Да что говорить – высокого полета был человек. Настоящий и в большом, и в малом.

– Спасибо, – сказал Саня, чувствуя необыкновенное стеснение в груди. – Большое вам спасибо, извините, не знаю имени-отчества.

– Антонина Максимовна, – вздохнула медсестра. – А спасибо за что? Так уж вышло. Память о хорошем до гробовой доски остается.

Представления и реальность не стыковались. Не было стекла и металла, не было кроваво-красных табло и жестоких эскулапов – обыкновенные люди с обыкновенными горестями и радостями встретили военного летчика Александра Сергеева в госпитале, где проходил обследования и испытания легендарный Гагарин. И палата, в которую определили Саню, была тоже самой обыкновенной больничной палатой: четыре койки, четыре тумбочки, графин с водой, четыре стакана, репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», белые шторы, белый матовый плафон под потолком, белые березы за окном. Посреди комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, за столом, когда Саня вошел, азартно играли в шахматы двое.