Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

Но лишь на секунду.

Рывком распахнув фонарь, Саня услышал, как трясется, стучит под порывами ветра стальная дверь капонира.

И опять все стихло.

Кто-то сопящий и неуклюжий, тяжело придавив его, расстегнул привязные ремни, сильные руки помогли выбраться из кабины. Он шагнул вперед – подальше от машины. Бетонный пол задрожал и качнулся, как палуба суденышка, попавшего в шторм. Потом закачались лампочки освещения, фигуры механиков, приблизившиеся лица Командира и генерала.

– Товарищ генерал! – Саня встал по стойке «смирно», но его завалило, повело в сторону. – Старший лейтенант Сергеев в паре с майором Громовым задание выполнил!

И, потеряв равновесие, ухватился за чье-то плечо.

Перед глазами взвилась, заиграла зайчиками красная рябь.

– Майор Громов и старший лейтенант Сергеев! – металлом зазвенел голос генерала, и Саня увидел, что Держится за плечо вечного комэска. – От имени и по поручению Главкома ВВС за выполнение особого задания, проявленные при этом высокое профессиональное мастерство, мужество и героизм объявляю вам благодарность! Решением командования вы представлены к правительственным наградам!

Рябь прошла, тело пружинисто подтянулось, руки припали к бокам.

– Служим Советскому Союзу!

– Вольно!

И, приблизившись, уже по-отечески стиснул офицеров в крепких объятиях.

– Передаю личную благодарность и наилучшие пожелания Председателя Государственной комиссии. Просил вас обнять! Молодцы, орлы!

Командир бесстрастно взглянул на часы.

– Если торжественная часть окончена – на отдых!

Громов подставил плечо.

– Сколько я катился? – спросил Саня.

– Девятнадцать секунд.

Старлею доблестных ВВС показалось – целую вечность.

– Саня, все самолеты летают в такую погоду?

– Не-ет…

– Только твой?

– Угу.

– Я завтра уезжаю.

– У… Что? Почему?

Саня дремал в кресле, а Наташка, устроившись рядом, кормила его, как маленького, с ложечки маминым вареньем. Перегрузки, боль в теле, смертельный трюк на полосе – все понемногу отодвигалось, таяло в прошлом, будто лед по весне; старлею доблестных ВВС было тепло, уютно. С тихим блаженством он лопал с ложечки варенье, с удовольствием мычал и угугукал, чувствуя, как возвращается жизнь, наполняя сердце нежными, радостными, солнечными перезвонами. Но тут дремота сразу испарилась.

– Как? – задохнулся он, вскакивая с кресла. – Почему ты уезжаешь?

– Ну вот, Саня, – вздохнула Наташка, отводя глаза в сторону. – Ты такой неосторожный – банку варенья опрокинул мне на платье.

– Нат, что случилось?! Ты ведь собиралась ехать через неделю!

Верная Пятница вела себя странно. Носик покраснел, губки сложились бантиком, она опустила голову – низко, низко – и длинные распущенные волосы закрыли залившееся краской лицо.

– Понимаешь, Саня, – не весело, как обычно, а сбивчиво и торопливо заговорила Наташка. – У нас сейчас в лаборатории много работы… Скоро в Солнечную систему войдет одна хвостатая комета… И мне надо.

Она не умела врать.

– И потом… Сейчас самое удобное время для наблюдения переменных звезд…

Наташка первый год работала после университета в известной всему миру обсерватории, но врать она никогда не умела.

– Нат, расскажи все честно.

– Мне… платье надо отмыть, – и, словно боясь, что ее остановят, торопливо побежала в ванную.

Саня терялся в догадках. За семнадцать лет дружбы Наташка ни разу не подвела его, не обманула, не схитрила. Точно трудолюбивый каменщик, ежедневно доказывая свою преданность и верность, она старательно и совестливо закладывала фундамент их будущих отношений. Ни словом, ни делом, ни мыслью не запятнала их дружбы. Он знал все ее секреты и тайны, радости и огорчения. Лишь два отчаянных поступка, всего два невероятно отчаянных поступка, Пятница почему-то скрыла от него – то ли не хотела подставлять под удар, то ли постеснялась сразу признаться. Но какой виноватой и печальной она чувствовала себя после этих проделок – смешно вспомнить. Как после тяжкого прегрешения.

Первый раз это случилось в деревне – они тогда отдыхали вчетвером у Санькиной бабушки: Саня с мамой и Наташка со своей бабушкой. Кажется, стояло жаркое лето. Все дни ребята проводили на речке, а вечерами собирались на выгоне, пекли в костре картошку и рассказывали разные истории – мороз по коже продирал. Один Витька Пыша ничего страшного выдумать не мог. Кряхтел, сопел, пыхтел и – не мог.