Хамид Исмайлов - Мбобо

А через полмесяца мы уже провожали совсем одряхлевшую после больницы Ирину Родионовну с Павелецкого вокзала на Кубань. Оказывается, она еще в начале прошлого года обменяла свою московскую квартиру на Краснодар с огромной по тем временам приплатой. Но призналась она мне в этом лишь на станции «Павелецкая», что в моем подземном царстве была — по выражению одного из глебовских друзей — «моцарством». Под легкими и изящными легатами колонн, напоминающими прыгучие нотные триоли Моцарта, Ирина Родионовна стала просить у меня прощения за то, что уезжает, что там, на юге, у нее сестра и племянницы, что она не чувствует себя защищенной в Москве, что боится теперь жизни здесь. Я чувствовал себя в какой-то степени виноватым за все происходящее. Хотя она этого не говорила, но получалось, что это я навлек на нее беду, от которой она теперь убегала. Точно так же, как на «Павелецкой» вдруг попадаешь из «моцарства» в узкую теснину двух пилонных рядов, ведущую к выходу, так и она, хоть и нашла выход, но и у нее, и у меня на сердце была эта самая теснина, и я опять забытым уже чувством вспоминал ту далекую мамину сказку о скале, забирающей в свое нутро родного человека. «Расколись, скала, расколись! — хотелось кричать мне мамиными словами.

— Дай мне снова увидеть маму!» Увы, Ирина Родионовна навсегда уезжала на Кубань.

И опять на той же станции, где теснина двух военных пилонных рядов вдруг выходит в «моцарство» летних навесов, Мрат рассказал мне, что на самом-то деле случилось с этим обменом. Да, Ирина Родионовна, разрываясь между своей благородной добротой и своим гражданским бессилием, уже давно советовалась о возможном обмене вскрытую от всех нас с как человеком бухгалтерского ума. И хотя по началу 90-го года предлагаемый обмен был прекрасным: двухкомнатная московская квартира на четыре комнаты в центре Краснодара в обкомовском доме плюс 120 тысяч рублей наличными, Мрат тогда уже отговаривал ее, чуя все тем же бухгалтерским умом неминуемые катаклизмы.

Но смерть ли Руслана, побег ли Акима, или нападение на квартиру, а может, еще что сделали свое дело, и Ирина Родионовна решилась. Нет, краснодарцы не «кинули» бедную старушку, она получила свою 4-комнатную обкомовскую квартиру, и она получила тем же прошлым летом свои 120 тысяч — гигантские по советским меркам деньги. Но что они стоили сейчас? «Пачка туалетной бумаги, — как говаривал бухгалтер с лицом и повадками Горбачева и беспощадно добавлял: — Подтирать свою дряхлую жопу.»

После внезапного отъезда Ирины Родионовны Облонской мне, по существу, стало негде жить. Правда, Мрат согласился пустить меня к себе на месяц, но я полагаю, что добрая Ирина Родионовна заплатила ему за это. Искать ли кавказских дядюшек Акима, русско-еврейских друзей и собутыльников Глеба, азиатские концы Назара, хакасские отростки матери — куда, к какому табору прибиться?! В огромном городе я был как муравей, чей муравейник разворошили. И даже если муравейник не разворошили, то здесь, в муравейнике «Таганской», народ был совершенно чужой: рыжие муравьи-захватчики поели всю мою семью. Я сидел и глядел в мамину телефонную книгу: те, кого я знал, или умерли, или поразъехались и были перечеркнуты в телефонной книжке, тех же, что остались незачеркнутыми, — я не знал, и их имена холодно смотрели на меня, как безымянные барельефы этой станции. И вправду, худо человеку, когда некуда идти, — думал я по-достоевски.

В те годы в «Иностранке» был напечатан чей-то рассказ о породе людей, живущих в метро. Этот рассказ налетом мистики рисовал их чуть ли не пришельцами, узнающими друг друга по бледной, никогда не видевшей солнца коже. Но в моем-то случае не было никакой мистики, просто, жизнь оборачивалась таким образом, что, быть может, и мне оставалось разве что поселиться в этом разворошенном муравейнике метро.

Как-то я читал африканскую сказку о муравье, оставшемся в одиночестве без дома и без дела. Полз он, полз в своем безделии, пока не дополз до конца света, а оттуда переполз к самому богу Ньяре. Увидел бог Ньяра муравья и спросил: зачем, мол, мураш, приполз аж досюда? Пожаловался тогда мураш на свою бездомность и свое безделие, и сжалился над ним Ньяра, и дал ему сторожить подземный колодец с живой водой в пустыне. Стал мураш сторожить колодец днями, а по ночам по своей привычке стал таскать капля за каплей воду в свой пустой муравейник, чтобы заново оживить его.