Анастасия Ермакова - Точка радости

Если повернусь сейчас на бок — уткнусь в соседнюю подушку, где вот уже несколько месяцев нет теплой впадины от его головы. И рукой не нащупаю ничего, кроме жесткой вышивки наволочки.

Встаю, выхожу, накинув на плечи пальто, на балкон и долго смотрю на мотыльковый снег, летящий на жесткий свет ноябрьского фонаря. Замерзаю, иду на кухню, завариваю крепкий чай.

Чашка мужа пуста — надо убрать в буфет. Он всегда пил бледный, слабо заваренный чай, долго ожидая, пока остынет, и нарезал шоколадные конфеты тонкими пластинками. А после, оставив на столе невымытую чашку и лишившийся содержания фантик, уходил в комнату, нырял в топкие, болотистые компьютерные миры…

Как мучительно просторно одной на большой кровати. Она белая и пустая, с высокими буграми лишних подушек, с бессонно свесившимся краем не согревающего одеяла.

Позавчера муж позвонил, попросил найти его свитер и шарф. «Какой свитер, — спросила я, — который я подарила тебе на двадцать третье февраля?» «Да», — сказал он. Я стояла перед шкафом и выгребала вороха нашего прошлого, еще теплого. Потом встретилась с мужем в метро на «Комсомольской», передала вещи.

— Спасибо, — сказал он. — Ну, как ты?

— А ты?

— Я — нормально.

— Я, в общем, тоже…

— У-у-у. Ну, ладно. Я поехал? Как-нибудь позвоню.

— Как-нибудь?..

Главное — не смотреть друг другу в глаза пристально, чтобы не зашевелилась придушенная обидами нежность. Нельзя нарушить строгий запрет на ласковые слова, придуманный расставанием. Сесть, не оглядываясь, в разнонаправленные поезда и унестись в темный туннель необщего будущего.

Три часа ночи.

Время точит нож.

Хочет убить меня.

Сначала убьет, потом будет лечить.

Смотрю на бугор живота. С каждым месяцем он становится все больше и больше. Глажу его рукой. Чувствую в ответ доверчивое сонное шевеление. Спи, малыш, спи. Еще четыре месяца продлится твое счастливое неведение.

В моей рассветной дреме неожиданно выросла новогодняя елка, и муж начал разбирать ее. Вот уже осталась одна крестовина на густо усыпанном иголками полу.

— Смотри-ка, а игрушки-то висят! — вскрикнула я.

И точно: в воздухе висели непонятно за что зацепившиеся нарядные игрушки. Я дотронулась рукой до самого верхнего, крупного красного шара. Он мгновенно лопнул. Как мыльный пузырь. Я стала хватать шары еще и еще, и все они бесшумно лопались, а по воздуху летела, исчезая, пузырящаяся разорванная пенка. Муж смеялся, а мне было жутко. Росло неясное, скомканное, как носовой платок в кармане, ощущение непоправимости…

Упитанный охранник кидает на меня дежурный взгляд — тайна растущих животов, по-видимому, давно не волнует его. Поднимаюсь на третий этаж к своему врачу. Лифт работает, но я хожу пешком. Мне нравится ощущать хрупкую тяжесть завязавшейся во мне жизни.

Возле кабинета сомнамбулическая очередь бледных, измученных токсикозами мадонн.

— Кто последний? — спрашиваю.

— Я, — отвечает высокая конопатая девица. Стоит, облокотившись о стену, читает журнал. Она настолько худа, что живот ее кажется ненастоящим, будто шутки ради ей засунули в комбинезон мяч.

Киваю, сажусь на жесткий дерматиновый стул, достаю «Мысли на каждый день» — брошюру эту недавно пихнули мне в метро. Понедельник в ней заявлен как день покоя. Предлагается несмотря ни на что пребывать ежечасно в состоянии полнейшего покоя, в этом убеждает длинный перечень глубокомысленных высказываний. «То, что было будущим, стало настоящим. То, что происходит сейчас, становится прошлым — тогда к чему волноваться?» «Если бы мы осознали, что войны рождаются в умах людей, мы прилагали бы больше усилий, чтобы достичь спокойствия мыслей». «Если я хочу защищать мир, то могу ли я кричать и гневаться?» «Роза окружена шипами, но они не могут причинить ей вред. Не могли бы и вы быть как розы?» «Если вы всегда делаете все, от вас зависящее, — вы будете избавлены от сожалений».

Действительно, почему бы не чувствовать себя как роза? Жить разумно и спокойно, не испытывая сожалений, поверить в возможность гармоничного, забывшего о войнах мира? И, может быть, добраться до летучего счастья и, приручив его, сделать общедоступным благом, вполне прозаическим, как холодильник или телевизор.