Анастасия Ермакова - Точка радости

— Конечно, мам, передам.

Каждый раз, когда я открываю свою дверь, с Хвостом случается припадок счастья: он восторженно взвизгивает, лает, лижет мои руки и щеки, норовя положить мощные лапы мне на плечи, неистово виляет своим обрубком, пританцовывая.

— Ну, все-все, пришла, — говорю ему, — успокойся. Сейчас пойдем гулять.

Пес моментально сносит меня с четвертого этажа вниз, выдергивает на улицу и надолго замирает с поднятой лапой возле ближайшего куста. Совершает он это дело вдумчиво и самозабвенно, а я смотрю, как от растапливающей снег светло-желтой лужицы поднимается пар. Примерно с полчаса, пугая окрестных кошек, шляемся по дворам. Время от времени поднятием лапы Хвост отмечает важные, по его мнению, вехи нашего пути. Когда я настойчиво тяну его домой, он несколько разочарован: что — уже все? Ведь прогулка только началась! Но сегодня почему-то Хвост не сопротивляется: домой так домой. Там тепло и еда. И уютный сон в ногах у хозяйки.

А я, не в силах вырваться из тугих пут бессонницы, опустошенная бессвязными ночными мыслями, буду долго слушать умиротворенный храп своей собаки и чувствовать слабое, еще спаянное с моим дыхание созревающего для рождения ребенка…

Разбудил настырный звонок в дверь. Несколько секунд пыталась не открывать глаза — выиграть недолгую тяжбу сна и яви, но безрезультатно. Ноги послушно скользнули в тапки, рука привычно нашарила халат.

Звонок не унимался. Показалось даже, что он с характерным южным акцентом. И точно: передо мной стояла немолодая встревоженная темноволосая женщина. Может, армянка.

— Извинитэ, к вам на балкон дэнги нэ упалы? — громко осведомилась она и продвинула свою пышную грудь в мою квартиру.

— Что?

— Дэнги, говорю, нэ упалы на балкон?

— Деньги? — еще сонная, я силилась совладать с внезапно нагрянувшей действительностью. — Думаю, вы ошибаетесь. Вряд ли небеса столь милостивы ко мне.

Женщина явно нервничала.

— Я живу на пятый этаж. Кынула дэнги. Они упалы. К тэбэ. — Она сделала решительный шаг вперед.

— Простите, вы мне кинули деньги?

— Э-э-э, зачем тэбэ, — начала злиться на мою непонятливость непрошеная гостья. — Сэстрэ кынула. Давай, смотрэть надо!

Обойдя меня как досадное препятствие, она прошла в комнату и двинулась к балкону. Некоторое время тщательно обшаривала там все углы, брезгливо перебирая скопившуюся за многие годы рухлядь: ржавые диски от машинных колес, искореженные, со сломанными посередине дощечками санки, раздолбанный стремительным детством трехколесный велосипед, пакеты с обернутыми в набухшие от влаги газеты трехлитровыми банками, пустующими в ожидании летних компотов…

— Дэнэг нэт, — наконец констатировала она и мрачно уставилась на меня.

— Нет, — согласилась я. — К сожалению.

— Но гдэ же тогда они? — возмутилась женщина.

— Не знаю.

И тут ее осенило.

Свесившись с моего балкона вниз, она зорко оглядела балкон третьего этажа. Вспыхнул вопль радости:

— О! Вон, вон они!

Минут через десять она вернулась с хмурым бородатым мужиком. В руках у него была удочка.

— Сосэдэй снизу нэт, ми виловим от тэбэ, — объяснили они.

Человек с удочкой на балконе смотрелся довольно экзотично. Я наблюдала за ними сзади. Две фигуры методично наклонялись вперед, вздрагивая плечами и сгибая колени. Потом распрямлялись, делали пару шагов то вправо, то влево и наклонялись снова.

Женщина нетерпеливо управляла манипуляциями рыболова:

— Лэво, лэво давай! Э-э-э, правэй! Вот, вот! Цэпляй! Цэпляй!

Наконец они выловили пухлый белый пакет. Мужчина был горд так, будто поймал здоровенную щуку.

— Смотры, ми правду говорили, — укоризненно сказала мне женщина, победно потрясая драгоценным уловом.

Я проводила их до двери.

— Простите, а зачем вы все-таки кидали деньги с балкона?

— Э-э-э, — махнула она на меня рукой.

Умылась, залила кипятком растворимый кофе. Утренняя тошнота, мучившая в первый месяц, уже давно прошла, но аппетита по утрам все равно не было. Нехотя съела бутерброд с сыром, преодолевая скрипучее раздражение перед предстоящим днем. Убрала в буфет чашку мужа с написанным на красном фоне черными буквами именем: Александр. Вряд ли еще когда-нибудь понадобится. Она, как вещь покойника, на которую смотришь с жутковатым сожалением и недоверчивым воспоминанием о том, что близкий человек еще совсем недавно запросто держал ее в руках, о чем-то весело болтая.

Но ты-то знаешь — он никогда уже не сможет выпить из нее ни глотка.