Анастасия Ермакова - Точка радости

Хвост приветствует настороженным рычанием жену и дочь хозяина дома.

— Он что, будет в доме сидеть? — морщится семнадцатилетняя Даша. — У нас вообще-то принято собак на улице держать.

— Ну, Дашуль, не будь врединой. Он же гость! — вступается отец.

— Давайте быстренько за стол! — хлопает в ладоши Татьяна Олеговна. — Хватит препираться!

Стол уставлен всевозможными закусками, но я налегаю исключительно на селедку и огурцы. Едим молча, сосредоточенно, отец пытается разрядить обстановку:

— А я думал, на солененькое только вначале тянет!

— В конце даже больше, — подыгрываю я.

Татьяна Олеговна с дочерью подчеркнуто не реагируют.

Пахнет соленьями и свежим деревом — совсем недавно дом был обшит изнутри вагонкой. Кругом еще не успевшая зарасти пылью чистота и стерильный уют — такой бывает в казенных помещениях. Минимум предметов, отсутствие ковров, светлая кожаная мебель, два высоких растения в кадках. У одного из них удивительные листья: с бордовыми и салатовыми прожилками.

— Вот, Дашка, бери пример со своей сестры, — говорит отец. — Институт окончила, работа интересная. А ты?

— А я не хочу! — заявляет хорошенькая темноволосая девушка в джинсах и пушистом розовом свитере. — Машину купишь, тогда и об учебе поговорим. Надо же мне на чем-то туда ездить!

Мать Даши, Татьяна Олеговна, стройная и ухоженная, как с рекламной картинки, настороженно поглядывает на меня, внешне сохраняя приветливость.

— А вы, Настя, значит, разводитесь с мужем? — интересуется она.

— Наверное… Он оказался не готов к рождению ребенка.

— И как же вы жить дальше будете?

— В каком смысле?

— Ну, вообще… Он материально-то помогать намерен?

— Честно говоря, мы об этом не говорили.

— А зря. Такие вещи надо обсуждать в первую очередь. Ребенок — не шутка!

— А никто и не шутит.

— Да не пропадет! — вступается подвыпивший отец, — если что, я первое время помогу. Не вопрос!

Даша хмыкает, берет плеер, вставляет в уши наушники. Татьяна Олеговна поджимает губы, уходит на кухню.

— Ты, Настюх, никого не слушай. Сказал, помогу, значит, помогу. А твоего орла мы прищучим. Как миленький платить будет. Никуда не денется.

— Пап, а разве орла можно прищучить?

— Смеешься над папкой, да? — щипает он меня.

Хвост, сидящий под столом, воспринимает это как сигнал к действию и слегка прикусывает тапок отца.

— Э-э-э, ты чего! — вскрикивает он. — Смотри, как он тебя защищает! Надо же! Хорошо хоть ногу не оттяпал.

— Ла-ла-ла, — нарочито громко напевает девочка, — ла-ла-ла…

От кожаного кресла холодно спине, и я сижу, как на экзамене, не облокачиваясь. Незаметно переправляю под стол кусочек колбасы для Хвоста.

Почти ничего не просачивается из детства в мою взрослую жизнь. Почему-то вспоминается только, как отец качал меня на ноге. Я, как обезьянка, цепко обхватывала его ногу, а он то поднимал, то опускал ее. И так — долго-долго, не уставая. «Сделай качели!» — просила я, видя, что он в хорошем настроении. И он не отказывал.

Впалые небритые щеки, в глубоких морщинах лицо, печальные болотного цвета глаза. Он слегка захмелел и смотрит на меня с нежностью.

— Настюш, а помнишь качели? Ну, в детстве, помнишь?..

Так бывает — мое воспоминание, внезапно вспыхнув, озарило память отца, вызвав в ответ точно такое же. Может, это и есть подспудные, необъяснимые токи родства? Они никогда не исчезают совсем, даже если люди очень долго не видятся.

— Ла-ла-ла, — напевает Даша, — ла-ла-ла…

Татьяна Олеговна раскладывает по тарелкам жареную картошку и мясо. Она слегка наклоняется надо мной, и я ощущаю слабый и очень знакомый запах духов. Когда-то такими пользовалась моя мама. Замуж она так и не вышла. Сначала не могла забыть отца, потом — ей просто стал никто не нужен. Год за годом я смотрела, как быстро и безрадостно испаряется, будто из поминальной рюмки, ее молодость…

— А пойдем-ка на улицу, — говорит мне отец, — воздухом подышим.

Кругом — торжественно мерцающий снег, мерзлые звезды, черный ветер.

Издалека доносится глухой лай собак и отдаленный гул электрички. Я представляю сидящих в ней людей: кто-то читает, кто-то дремлет, кто-то смотрит в темное окно.

— Ты, дочк, не обижайся на меня… Понимаешь, в жизни все так сложно… Осудить всегда легче, чем понять. Я ведь тебя очень люблю. И мать твою любил. Я ведь…

— Не надо, пап. Зачем об этом? Не надо.

Папа . Я пробую на вкус давно забытое слово, мне хочется повторять его снова и снова. Кажется, если часто твердить его, оно сумеет прирастить к детству отмершие ветви воспоминаний, сделать маму молодой и счастливой.