Анастасия Ермакова - Точка радости

Негромкий стук в дверь — заходит Юрий Андреевич.

— Ситуация, Анастасия Александровна, в мире напряженная, — с порога заявляет он, — весь мир против России ополчился! А почему? А потому, что Россия — великая, благословенная страна! Америка-то что — тьфу! Совести у нее совсем нет.

— Юрий Андреевич, согласитесь, американская совесть звучит примерно так же, как французская щедрость или немецкая бесшабашность. Что же вы хотите?

— Чтобы политика была честной!

— Это что — новый анекдот?

Юрий Андреевич расхохотался:

— Опять меня понесло!

— И тут Остапа понесло…

— Вот именно. Люблю этот фильм.

— Я тоже.

— А еще люблю про войну. Вашему поколению, наверное, не очень-то интересно.

— Зря вы так думаете. Например, «Завтра была война» — один из моих любимых фильмов. Знаете, что есть ценного в советских фильмах о войне? Простодушный искренний героизм. Подлинный, как сказал бы Философ Иваныч. После таких фильмов хочется жить. И жить чище.

— У меня отец на войне погиб… Герой. Мать так больше замуж и не вышла, не хотела осквернять память мужа. А мы, я и младший брат, выросли без отца. И без отчима. Как вы считаете, мать правильно поступила?

— Разве я могу судить об этом, Юрий Андреевич? И вы не можете.

— Да я и не сужу. Просто думаю, никто не знает, как правильно надо жить. Никто. Вот вы, знаете?

— Честно? Нет.

— То-то и оно. Живем-живем, а ведь в любой момент война пострашнее Великой Отечественной начаться может — ядерная…

— Юрий Андреевич, нельзя такие страшные вещи говорить беременной женщине!

— Ой, вот дурак-то старый! Я ведь зашел попрощаться. Знаю-знаю, что вы по материнскому делу собираетесь. Скоро?

— Через два месяца.

— Да? Жаль. Я хотел сказать — жаль, что уходите. Все тут к вам привыкли. Мы же сюда зачем приходим? Выговориться. Кто нас еще, нудных стариков, слушать станет? Ведь вам ничего не надо делать — просто выслушать.

Ну, как говорится, желаю всего самого-самого… В добрый путь!

Зашли и моряк с мадам Марьяной — они теперь почти не расставались. Смущались, как школьники, полюбившие впервые. Благодарили непонятно за что, перебивая и нежно сердясь друг на друга. Кончилось тем, что моряк на прощанье поцеловал мне руку, а мадам Марьяна пихнула коробочку «Помадки».

Больше всего поразила Евсюха: вместо грязного тряпья на ней были чистые выглаженные вещи. Поделилась радостью: дочь закодировалась, не пьет, устроилась на работу и теперь часто навещает мать. Только вот ведь горе-то какое — Патриарх умер…

Лиля с физруком отличились: преподнесли пластмассового Деда Мороза с выпученными глазами. Внутренности его состояли из всевозможных шоколадно-карамельных сладостей. Был и один мандарин, положенный, вероятно, для веса.

Анна Викторовна принесла гигантских размеров «Аленку» и пожелала, чтобы моя дочь была такой же хорошенькой, как девочка на картинке.

— А если будет сын? — спросила я.

— Будет дочка, — заверила она меня. — По форме живота вижу. Я еще ни разу не ошибалась.

На предновогодней вечеринке Ироида отличилась: напялила длинные заячьи уши, вероятно, для того, чтобы вызвать у стариков прилив детского восторга. Уже довольно внушительный живот сдержал мое разнузданное воображение в выборе одежды: пришлось облачиться в широкий и длинный голубой балахон. Будь он черного цвета, я напоминала бы согрешившую монахиню. Лиля красовалась в очень шедшем ей бордовом брючном костюме с золотыми пуговицами. Светлана Сергеевна — в строгом темно-синем платье с приколотым к нему букетиком искусственных незабудок. Евсюха нарядилась в белую и, главное, чистую блузку и коричневую бархатную юбку. Мадам Марьяна сразила всех новой шляпкой — большое блюдо с тусклыми, будто пыльными фруктами. Но моряка, похоже, не раздражало. Он что-то шептал своей даме на ухо, а та, свысока оглядывая других женщин, тихонько посмеивалась.

Дед Мороз явился сильно навеселе. Нарумяненный нос, выцветший кафтан. Борода и бакенбарды свалялись и имели нездоровый желтоватый оттенок. Сказочный персонаж выглядел уставшим и помятым, словно его после многолетнего забытья извлекли наконец из сундука и заставили исполнять надоевшую роль.

Снегурочка, лет сорока, явно ровесница Деда Мороза, упорно называла его дедушкой, имитируя голосом интонацию несмышленой девчушки и без конца одергивая свою слишком узкую и короткую шубку, едва прикрывавшую зад.

Она громко и отчетливо произносила фразы, видимо, делая скидку на то, что старики глуховаты, и вообще чувствовалось, что программа наскоро переделывалась из детсадовской, может быть, прямо по дороге сюда.