Анастасия Ермакова - Точка радости

— Попытайтесь понять одну вещь: вы не доживаете, а полноценно живете. И жизнь здесь, в «Кленах», тоже может быть радостной и желанной.

— Желанной? Подумать только…

Смотрю в окно на оледеневшую кленовую аллею. Сегодня морозно, и в голубом воздухе парят редкие снежинки, медленно двигаются темные силуэты стариков. Скамейки пусты, и на них маленькие молодые сугробики. Так хочется дотронуться до них рукой…

Вот на таких же скамейках сидели мы с Сашей на Тверском бульваре, точнее, он на скамейке, я у него на коленях. Нам было по двадцать два, мы еще не были женаты. Только что сдали зимнюю сессию: он в Литературном институте, я в МГУ. Оранжевым влюбленным светом светили фонари, освещая наши бесстыдные поцелуи на виду у прохожих, и снежинки таяли, осев на волосах. А вечером мы шли, держась за руки, в консерваторию, где под звуки Моцарта жизнь казалась прекрасной, а счастье — правдоподобным.

— Мне кажется, счастье можно измерять в граммах, — как-то сказал он, — и они разбросаны повсюду…

— Его что, как колбасу, взвешивать? — рассмеялась я.

— Нет, конечно. Но мне кажется, с тех пор, как мы встретились, я набрал этих граммов очень-очень много.

— До килограмма уже добрал?

— Еще нет. Но буду к этому стремиться!

И он стремился. Как только вспыхнула новая любовь, наша — померкла. Саша стал реже бывать дома, иногда вообще не приходил ночевать. Тепло из наших отношений выветривалось быстро, как из натопленной избы с открытой настежь дверью.

А тут еще моя беременность.

— Ты же знала, что я не хочу ребенка. Я ведь говорил тебе?

— Говорил.

— Ну и о чем ты думала?

— О том, что хочу стать матерью.

— А я не хочу стать отцом! Понимаешь? Мне надо писать, у меня два неоконченных романа, и ребенок сейчас мне абсолютно не нужен.

— А когда будет нужен?

— Не знаю. Может, лет через пять. Может, через десять.

— Но мне ведь уже тридцать два…

— Ну и что? И в сорок рожают. В общем, сама заварила кашу, сама и расхлебывай. Сейчас нас, к сожалению, не разведут. Давай сразу после родов, ладно?

И он переехал жить к матери.

Пора на обед. Закрываю свой кабинет и — на первый этаж, в столовую. На выкрашенной в светло-розовый цвет стене черными буквами: «Поел — убери за собой». Под надписью — стол с грязной посудой: глубокие тарелки с бордовыми разводами от борща и мелкие — с ошметками жидкого картофельного пюре и тщательно обглоданными куриными косточками. На противоположной стене сиротливо висят две репродукции картин в помпезных рамах: шишкинская «Рожь» и Ярошенко «Всюду жизнь». Там через зарешеченные окна вагона поезда заключенные с жадной тоской взирают на свободных голубей, неторопливо клюющих на перроне хлебные крошки…

Длинный стол буквой «п» для обитателей пансионата и отдельный стол у окна для работников. Раздаются методичное звяканье ложек и негромко жужжащие голоса обедающих стариков.

Киваю раскрасневшейся в белом накрахмаленном чепце и фартуке поварихе Оленьке, ставлю на поднос свою порцию.

— Оль, а что попить?

— Кисель.

— Терпеть не могу кисель. Чай есть?

— Как всегда, пятнадцать рублей.

— Ладно. И шоколадку там какую-нибудь.

— Хорошо, Анастасия Александровна. Вы пока кушайте, я принесу.

За то, что Оленька принесет, ей надо будет дать чаевые — десять рублей. Каждый зарабатывает как умеет.

Здороваюсь с физруком и Лилей. Они так нежно переглядываются, что, не будь здесь посторонних, тотчас кинулись бы целоваться. Отхлебываю несколько ложек пресного борща.

— Как вам борщ, Анастасия Александровна? По-моему, отвратительный, — жалуется Лиля.

— Зато бесплатный, — успокаивает физрук. — Посолить побольше — и ничего.

— Да, борщ, конечно, не ахти, — соглашаюсь я. — Но, может, второе лучше?

— Вот оптимистка, а! — обнимает меня за плечи подошедший стоматолог Ефимка. Следом за ним появляется и терапевт Анна Викторовна.

— Ефим, от вас ужасно пахнет, — морщится Лиля, — будто в зубной кабинет зашла…

— А вы и вправду заходите, когда вашего кавалера не будет, — заигрывает Ефимка, — а не то он меня на дуэль вызовет!

— И поверьте, убью! — обещает физрук.

— Кто бы сомневался!

Лиля с обожанием смотрит на своего отважного возлюбленного.

На подносе Ефимки, помимо положенного обеда, высится горка выпечки.

— Люблю я это дело, — кивает он на булки, — а чай попозже Оленька принесет. Представляете, моя жена руку сломала!

— Да что вы? — вяло удивляется Лиля.