Рустам Ибрагимбеков - Храм воздуха

Ручка пистолета была отделана перламутром и очень удобно лежала в ладони.

— Деньги вперед или можно завтра? — спросил Юсиф.

— Если завтра, то — пять, — ответил майор.

— Хорошо.

Майор приложил к пистолету две обоймы, завернул все в тряпочку, потом в газету и вручил Юсифу.

— Что-нибудь ещё надо? — спросил дядя Джавад, когда они поднялись по лестнице, оставив майора в подвале.

— Ещё нужны часы.

— Тогда ты иди. У меня с ним ещё дело небольшое. А часы я занесу попозже. Карманные или на руку?

— Ручные. Деньги будут у Вити, — сказал Юсиф на прощанье. — Возьмешь, сколько надо.

Расставшись с дядей во дворе почты, Юсиф вышел на улицу.

Дверь нашей комнаты была заперта — отец ушел на работу, мама — на репетицию, а меня отвели в детский сад, — но Юсиф знал, где лежит ключ.

Он позвонил Сеид-рзе; в приоткрытую дверь было видно, как на общей кухне Балададаш уничтожает огромную гору вареной вермишели прямо из кастрюли.

— Слушаю. Кто это? — спросил Сеид-рза довольно раздраженно.

— Это я, Юсиф.

— Юсиф? Какой Юсиф?

— Сын Самеда.

— А… это ты, сынок, — Сеид-рза явно был удивлен звонком Юсифа. — Что-нибудь случилось?

— Да, — сказал Юсиф. — Где я могу с вами поговорить?

— А что такое?

— Я все скажу.

— Ну приезжай сюда.

— Во сколько?

— Часов в шесть. К концу работы.

— Хорошо, — Юсиф повесил трубку и поблагодарил соседку.

Гюля пришла ровно в двенадцать, как ей и было сказано мамой. Вид у неё был очень деловой, через плечо перекинута новая сумка, она постукивала пальцами по тугой коже, давая понять, что торопится.

— Я купил дом, — сказал Юсиф. — В Кисловодске.

Это сообщение оставило Гюлю совершенно равнодушной: так во всяком случае показалось Юсифу.

— Сегодня уезжаем, — продолжал он. — Ты слышишь меня? Поезд в десять вечера. Вагон шестой. Я буду ждать тебя без пятнадцати десять прямо у вагона. На всякий случай уйди из дома пораньше. И ни с кем не прощайся. Потом напишешь им письмо. Никаких вещей с собой не бери. Я все тебе там куплю.

— Откуда у тебя деньги?

— Какая разница?..

И тут с Гюли слетела маска спокойствия; голос сорвался на крик:

— Большая! Ты что, думаешь я брошу семью, родителей и поеду с тобой куда глаза глядят?! Ну что ты на меня так смотришь? Ты понимаешь, что от меня требуешь? Я тебе не из тех, с кем ты фотографировался в Польше! Взяла да уехала, как какая-то… Нечего на меня смотреть. Что хочешь делай, кого хочешь убивай, но я никуда с тобой не поеду!

Юсиф встал, молча обошел её и вышел из комнаты. Через несколько минут Гюля, успокоившись, заперла дверь, спрятала ключ в ящик кухонного стола и пошла к себе домой…

Странную особенность сердца моего сына — оно вдруг начало увеличиваться в объеме — врачи объясняли внезапным снижением эластичности сердечной мышцы. В кардиоцентре на Рублевском шоссе ему регулярно разжижали кровь гепарином, чтобы предотвратить тромбообразование, но давали понять, что мой двадцативосьмилетний, абсолютно здоровый на вид сын обречен. Один из учеников и последователей знаменитого Бураковского, с которым меня свели друзья, не очень уверенно рекомендовал в качестве единственно возможного способа спасения — пересадку сердца. Но в России эти операции многие годы были запрещены; проводились сравнительно недавно и не всегда успешно. А на операцию за границей нужны были огромные деньги; сумма, которую он назвал, ни я, ни кто-либо другой в нашей семье не мог бы заработать в течение всей жизни.

Идея обратиться за помощью к сыну Юсифа, которого никто из нас даже не видел, объяснялась отчаянием, охватившим всех нас, — безысходность толкает людей на самые безрассудные, бессмысленные поступки. Отец отправил письмо незнакомому человеку, и в течение многих месяцев мы жили в ожидании чуда. Разговор в посольстве подействовал на меня отрезвляюще, но окончательного ответа от сына Юсифа все не было, поэтому надежда не оставляла нас.

За несколько месяцев сердце сына расширилось в поперечнике на три сантиметра; кровь в расширившихся желудочках взбивалась, как молоко в маслобойке, и образовавшиеся тромбы, как маленькие пульки, неслись по артериям к легким, разрушая их…

Мать гладила рубашки, майки, носки и аккуратно складывала в обитый дерматином деревянный чемоданчик с железными уголками.

— Когда ты вернешься? — тихо спросила она и закрыла крышку.

— Скоро. А может быть, ты ко мне приедешь.

— А где это находится?

— Я тебе сообщу. Если нужны будут деньги, возьмешь у Вити; я с ним договорился, я ему потом вышлю.