Елена Колина - Через не хочу

Фира словно со стороны услышала свой голос, застыдилась жалкой просительной интонации.

— Если что-то важное, давай завтра.

Если важное, то завтра?.. А если не важное, то никогда?.. Если важное, то завтра, а если не важное, то никогда…

«Ох и простая ты, Фирка, у тебя все на лице написано, лицо-то прибереги», — говорила ей мама, и действительно, у нее на лице все, но что ей было скрывать — счастье? А вот сейчас-то лицо можно было бы приберечь, лицо у Фиры стало как у девочки, с которой отказались танцевать, отвергнутое, как будто никому не нужна, и самой себе не нужна. В голове прозвучало: «Моя жизнь закончилась», и это не был истеричный взвизг, просто тупая, не окрашенная никакими эмоциями констатация факта.

…Дети взрослеют, да, но почему именно сейчас, сегодня?! Она жила без Левы, как с войны его ждала. Ну вот, Лева дома, но где ее Лева, ее цветочек?.. Даже осенью Лева на приглашающее к откровенности кодовое слово «палатка» откликался, даже пахнущий алкоголем и сигаретами, оставался маминым золотым малышом! Перед отъездом в лагерь, под утро после Нового года, Лева пришел к ней, лег поверх одеяла, прижался, и она привычно уткнулась в ямку между плечом и шеей, он замер, и она замерла…

Если бы Фиру спросили «ты что думаешь, так будет всегда?», она бы насмешливо улыбнулась, помотала головой — нет, конечно нет. Но подумала бы — да, да! Да, так будет всегда. А если нет, то небо упадет на землю.

Небо упало на землю и сильно Фиру придавило.

5 февраля

День Моего Позора. Я подлец.

Одновременно это Самый Удивительный День в моей жизни. Я должна быть очень счастлива, но я несчастлива.

Алена герой, а я подлец. Между прочим, у слова «подлец» нет женского рода. Это намек на то, что женщина — существо второго сорта, от которого никто не ждет благородства.

Господи, как стыдно, тем более я — еврейка!

Сегодня после последнего урока объявили, что будет комсомольское собрание. Повестка дня — исключение из комсомола Инны Гольдберг. Она эмигрирует в Израиль.

Инка у нас в классе недавно, и она мне не подруга, но это большое потрясение. У всех нас была одинаковая судьба, а теперь ее судьба перевернулась.

Я шла на это собрание как на казнь. Инка не хотела рассказывать, что уезжает, но почему бы ей не предупредить меня, что сегодня ее будут исключать?! Я бы тогда не пришла в школу, чтобы не участвовать в этом. Порядочные люди не ставят других в такие щекотливые ситуации! Или ставят? Наверное, все-таки ставят, а уж человек должен сам решать, как ему себя вести.

Ну, я и решила, как мне себя вести — незаметно улизнуть. Но в вестибюле директриса схватила меня за рукав и грозно сказала: «Кутельман, а ты куда?»

Теперь — внимание! Подробно! Чтобы я никогда не могла сделать вид перед собой, что я это забыла!

Я вошла в класс последней и в изумлении остановилась на пороге. Все сидели на правом ряду, теснились по трое на партах, а в левом ряду сидела одна Инка. Одна! Никто не захотел сесть с ней в одном ряду, как будто она заразная. А на кафедре поставили стулья для директрисы и учителей. Тетя Фира сидела, не поднимая глаз.

Я замерла, как добрый молодец на перепутье дорог, направо пойдешь — совесть потеряешь, налево пойдешь — страшно. Все смотрели на меня, куда я пойду. И учителя смотрели, и директриса смотрела на меня таким специальным взглядом, который очень много чего означает, например, «если ты сядешь с этой, значит, ты одобряешь предательство родины», или «может, ты и сама хочешь эмигрировать», или «у твоих родителей могут быть неприятности», или просто «ты еврейка!».

И я сразу вспомнила, что я еврейка. Нет, не так! Что мне вспоминать, я и не забывала! Она смотрела на меня так, что у меня на лице запылало «я еврейка». Я еврейка, а они русские, они русские, а я еврейка… Они главные, а я подчиненная… Они могут меня исключить, не знаю откуда, отовсюду, из жизни! Но я должна поддержать человека, который сидит один, как прокаженный, которого судят, даже если я не разделяю его взглядов. И я пошла мелкими шагами по проходу, и — правда! я клянусь! — я до самой последней секунды думала, что сяду к Инке, и вдруг не своим голосом сказала «подвинься» и бухнулась четвертой на последнюю парту в правом ряду. Потому что, если бы я села с Инкой, это выглядело бы, как будто нас обеих судят, а я не хотела, чтобы меня судили. Ну вот. Так я стала подлецом.

Директриса сказала:

— Нина, ты комсорг, начинай…