Ник Хоакин - Избранное

С крепостного вала, откуда некогда испанцы высматривали китайских пиратов и английских корсаров, открывался вид на новый город, весь будто охваченный огнем, — ветер колыхал, как языки пламени, верхушки деревьев, цветущих яркими красными цветами, лепестки падали вниз густым дождем, и казалось, что улицы засыпаны раскаленными углями. Они смотрели вниз, и теперь вдруг заговорил он; она молча стояла на краю стены, уперев руки в бедра и туго обтянув плечи шалью, а ветер играл ее волосами. Время от времени она бросала на Мачо короткие взгляды, а он весело рассказывал ей о событиях прошедшей ночи, и в его возбужденном голосе звучало некоторое недоумение: он пытался увязать между собой недавние впечатления и никак не мог понять, почему разрозненные эпизоды — бал, объятия секретарши, ночное купание, отвратительная сцена в деревне, кража посуды, пробуждение в церкви, прогулка среди старых домов, горький кофе и горячие рисовые пирожки — вдруг сложились в единое целое, и оно взорвалось в его мозгу огненными сполохами радости, словно от пламени цветущих деревьев вспыхнул огромный фейерверк. Это ощущение было настолько сильным, что он никак не мог выразить его и, задыхаясь, говорил все быстрее и быстрее, пока его речь не перешла в неразборчивое мистическое бормотание, полузаикание-полусмех; он стоял, подняв лицо к солнцу и ветру, на щеках у него играл румянец, а в глазах блестели слезы. Он был молод, было лето, и цвели огненные деревья. Он был молод, здоров и счастлив, и город лежал у его ног. Он протянул к городу руки, что-то несвязно бормоча и топчась на самом краю стены, изумленно огляделся по сторонам и вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он совсем забыл о женщине, стоявшей рядом с ним. «Не упадите! — сказала она, глядя на него почти с ужасом, и добавила. — Давайте лучше спустимся».

В полдень Мачо провожал отца. Старший Эскобар уже сменил городской наряд на костюм цвета хаки и красные сапоги — когда Мачо был маленьким, он верил, что отец даже спит в этих сапогах. Они поговорили о Конче Видаль, про которую, по словам отца, толковали разное. Одни считали ее хорошей женой и преданной матерью, другие — распутной и (поскольку никто не мог обвинить ее в чем-то определенном) коварной женщиной. Скорее всего, сказал отец, она действительно хорошая жена, но сейчас эта роль начала ей надоедать, а потому «лучше соблазни ее, не дожидаясь, пока она соблазнит тебя». Мачо уверил себя, что Конча Видаль вовсе не интересует его; она попросила его заглянуть к ней тем же вечером, но тут подвернулось что-то еще, и он совершенно забыл о ней и ни разу не видел те несколько месяцев, в течение которых он снискал в городе славу одного из самых отчаянных повес. И все же счастье, испытанное им в то утро на стенах старого города, не забылось; среди шумного веселья неожиданная сладкая боль в костях, вспыхивавшее в мозгу видение полыхающих огнем деревьев заставляли его вдруг замереть, и, удивленно осмотревшись по сторонам, он думал: «Почему же все-таки я был так счастлив тогда, чего я ожидал?» И в поисках ответа он жадно устремлялся к неведомому, к новому, но каждый раз дело кончалось очередной вечеринкой, ночным купанием и потребностью побуянить под утро, когда человек уже устал, изрядно пьян и его клонит в сон, но тем не менее он все еще на взводе и ему хочется побить где-нибудь стекла, помчаться с бешеной скоростью на машине или поколотить невежливого официанта. Он наслаждался жизнью, но разочарование, как красные муравьи, подтачивало наслаждение. В его сознании деревья по-прежнему полыхали огненными цветами, и это никак не кончалось.

Когда они снова встретились (опять случайно: она поднималась, а он спускался по мокрой от дождя лестнице), его слова «А где же ваши бананы?» и ее ответная улыбка стерли все события, прошедшие со времени их последней встречи. Словно они никогда не расставались, никогда не спускались со стен старого города, и — ей-богу! — уж на этот раз он свое не упустит! Они торопливо обменялись несколькими словами, и она собралась идти дальше, но он взял ее за плечо и слегка сжал его. Она вздрогнула, и он опять почувствовал, как у него сладко заныли кости. Спрятавшись под ее зонтом от проливного дождя, дрожа в мокрых плащах и ошеломленно глядя друг на друга, они одновременно начали говорить, но голоса их потонули в раскатах грома, вспышка молнии заставила их рассмеяться; ветер вырвал зонт у нее из рук, их захлестывало дождем, и струйка воды потекла у него по спине. Вдруг, как по команде повернувшись, они вместе побежали вниз по лестнице. Через несколько дней пошли разговоры о том, что «Конча Видаль совсем потеряла голову и ей абсолютно наплевать, что все это видят». Ее страстность оказалась для Мачо ошеломляющим открытием, словно до этого он был девственником.