Ник Хоакин - Избранное

«Есть же у тебя сила воли!» — крикнул он тогда Пако, а сейчас понял, что кричал призраку, что он сам попал в мир призраков.

«Рано или поздно они позовут меня, и я побегу к ним, как собачонка».

«И крабы. Они везде. Куда ни ступишь, обязательно раздавишь краба».

«Когда я была маленькой, я думала, что у всех людей два пупка».

«Когда я была маленькой, такие люди, как ваш отец, всегда были для меня образцом. Они были как бы моей совестью, существовавшей отдельно от меня».

«Крабы и пыль, крабы и пыль…»

Мир по сю сторону треснувшего зеркала уже не был безопасным, в нем тоже бродили призраки, пришедшие с той стороны; здесь, в этом мире, Пако ждал, когда на шее у него затянут петлю, бедная милая Мэри лгала, осторожную Риту удивляли драконы, Тони прятался в своем монастыре, отцы принимали наркотики, матери теряли свои учебники, а у молодых женщин было по два пупка…

Пепе вздрогнул от порыва холодного ветра. Он поднял воротник, сунул руки в карманы и пошел через улицу к освещенным дверям и окнам, туда, где ждала Мэри и стыл суп.

В восемь вечера Рита закрывала салон, и как раз в это время раздался телефонный звонок. Телефон стоял в туалете и будто назло звонил обычно именно тогда, когда туалет был занят. Вот и сейчас оттуда выскочила Элен Сильва, совладелица салона, с полным ртом заколок для волос.

— Это тебя, Рита.

— Не Пепе, надеюсь?

— Боюсь, что он.

Заколов волосы, Элен опустила ставни на витрине, открыла дверь, пинком выставила за дверь кошку и выключила неоновую вывеску, извещавшую, что здесь находится «Художественный салон св. Риты».

Их магазинчик, занимавший угол здания, был невелик, но выглядел впечатляюще. Прилавок заменяла старая кушетка. В комнате стояло также несколько легких бамбуковых стульев и низенький стеклянный столик причудливой формы. Одну стену занимало зеркало, на другой от пола до потолка висели картины. Случайные посетители просили показать им умных кукол, выставленных в витрине, настоящим покупателям Рита и Элен помогали выбрать картины или вазы, подходившие к их обстановке. В этом году был большой наплыв богатых беженцев с континента, они застраивали окружающие Гонконг холмы, и дела у девушек шли неплохо. В нескольких кварталах от магазина у них была общая квартирка, где Элен — бойкая симпатичная метиска с природным чувством элегантности, но без всякой склонности к ней — усеивала пол скорлупой арахиса и запихивала старые чулки в дорогие вазы.

— Надо переставить телефон, — сказала Элен, когда Рита вышла. — Неудобно: эта дурацкая штука начинает трезвонить именно тогда, когда там покупатели. Но куда его поставить — вот вопрос. Так в чем дело, Рита?

— Он не придет к ужину.

— Старику хуже?

— Нет. Мы ужинаем в ресторане — с Тексейра.

— Как романтично! Пепе молодец.

— Он говорит, что это идея Мэри.

— Что же, тебе придется поехать домой на такси — иначе ты не успеешь переодеться.

— Я не буду переодеваться — они заедут за мной сюда.

— Тогда я подожду.

— О, не стоит. Они уже выехали.

Когда Элен ушла, Рита задумчиво налила себе чаю из термоса. Сквозь стеклянную дверь она видела, как, пряча лицо от ветра и подняв воротники, мимо спешат прохожие. Вечер явно не годился для ужина в ресторане, а кроме того, она устала от Пако, устала от семейства Тексейра. Пепе сказал, что они опять ссорятся, но, думала Рита, стоя на коленях на кушетке перед зеркалом, я слишком устала для того, чтобы играть роль матери-примирительницы.

В огромном зеркале ее лоб растворился в пятне света, а щеки — в тени; усталые, измученные глаза бездумно скользили по отражению комнаты. Рука, казавшаяся такой твердой, дрожала, голова склонилась чуть набок, словно Рита к чему-то прислушивалась. Замершая комната — и в зеркале, и реальная — тоже, казалось, прислушивалась. Какой-то прохожий на ходу бросил взгляд, сквозь стеклянную дверь, и, увидев в его глазах удивление, Рита улыбнулась и подумала: хорошо, что шторы на двери еще не спущены.

Для группки детей филиппинских изгнанников, для детей, которые вместе росли на улицах Гонконга, Рита была неоспоримым вожаком. Мэри и Пако могли время от времени побунтовать, сыновья Монсона порой пытались высокомерно игнорировать ее, но ненадолго: в конце концов они шли туда, куда она вела их, — хотя бы потому, что у нее было больше денег. Ее отец держал фотостудию, а матери принадлежало небольшое ателье. Дома ее баловали, но в то же время она чувствовала себя одинокой и поэтому завела себе собственную семью, в которую вошли Мэри и Пако, а также Пепе и Тони. Но они нуждались в ней больше, чем она в них. По отдельности забитые и робкие, дети эмигрантов преображались в «банде Риты» и с шумной самоуверенностью захватывали парки и детские игровые площадки, не уступая чистеньким английским или очкастым китайским детям. В Гонконге расы смешиваются редко, на детских игровых площадках — никогда.