Ник Хоакин - Избранное

— И вдруг, — продолжала донья Пепита, — перед ними выросла стена, кони рванули в сторону, ломая дышла, обрывая упряжь, и коляска ударилась о стену… Джози! Что с тобой?

— Значит, она не смогла… так и не смогла…

— Тебе нехорошо?

— Она ничего не смогла сделать! Но она хоть пыталась, а это уже много! Я тоже могу! Я сделаю…

Стиснув треснувшее зеркальце, девушка выпрямилась, освещенная не только блеском драгоценных камней.

— Мама, — ее голос был предельно напряжен, — я должна сказать тебе…

— Что, Джози?

— Я врала тебе, мама.

— Знаю.

— Знаешь?! И доверила мне изумруды?

— Я хотела спасти тебя, Хосефа.

Зеркальце выпало из рук девушки и разбилось на мелкие кусочки. Зрачки Джози расширились, лицо стало как мятая бумага.

— Не надо, мама! — выкрикнула Джози, ее руки непроизвольно рванулись, будто она хотела зажать матери рот.

— Я не могу иначе. Я должна сказать, а ты должна меня выслушать. — Тонкое лицо доньи Пепиты выражало беспредельную усталость.

Чувствуя, как тело покрывается испариной, словно завороженная, смотрела девушка на губы матери.

Губы двигались, произнося слова:

— Трудно жить по-христиански, потому что христианин на каждом шагу, каждую минуту выбирает, как ему поступить, ведь у добра и зла похожие лица. Зло может казаться добром, а добро — злом, и даже хорошему христианину легко ошибиться, если он не умеет выбирать. И все же наша сила как раз в том, что мы можем выбирать, в состоянии сделать выбор.

— Ну хватит, мама, хватит! Замолчи! Замолчи!

— Я тебе доверила эти изумруды, — устало продолжала донья Пепита, — чтобы ты сделала выбор. Я знаю, тебя мучает соблазн, хочу тебе помочь, спасти тебя, Хосефа, хочу показать, что доверяю тебе вопреки всему. Тебе известно, как много значат для меня эти изумруды. Что бы ты ни решила, твой выбор будет осознанным — ты будешь знать, что ты делаешь, как ты поступаешь со мной и с собой.

— Оставь, мама, все напрасно! Все происходит само собой. Происходит сию секунду!

Донья Пепита вздрогнула, побледнела.

— Ты тоже это почувствовала? — спросила она, силясь улыбнуться. — Странно, даже мурашки по коже пошли… Джози!

Джози без чувств лежала на полу.

Донья Пепита ощутила, как напрягся каждый ее нерв, когда она склонилась над дочерью. Она хотела позвать на помощь, но у нее пересохла гортань, она задыхалась. Колокольный гул казался ей биением ее собственного сердца.

— …А когда гудящий мрак перестал наконец кружиться, я обнаружила, что стою на незнакомой улице, и первое, что я увидела, — твое лицо.

— И первое, что ты мне сказала: я потеряла серьгу.

— Потом я осмотрелась по сторонам, увидела, что случилось, бросилась тебе на грудь и разрыдалась, а ты меня успокаивал, а потом поднял на руки и унес.

— Но когда мы ее похоронили и я рыдал на коленях у могилы, ты заставила меня встать на ноги и стала утешать.

— Ты очень любил ее, Андонг?

— Я ее и сейчас люблю, Наталия, — Андонг Ферреро улыбнулся жене, — потому что это она свела нас.

— Но мы же этого не знали в то время! — воскликнула Наталия, расправляя мантилью. — Ты уехал за границу, и все думали, что ты навсегда останешься там, а я осталась здесь одна, на долгие годы — мать умерла, отец умер, я будто мертвая тоже, хоть и в живых… Но, вспоминая тот день, я всякий раз видела твое лицо, чувствовала, как твои руки поднимают меня. И все пыталась понять: как ты мог догадаться, что это случится, отчего ты последовал за нами?

— Я был влюблен, а влюбленным предчувствие всегда подскажет.

— Как мне?

— А ты тоже предчувствовала?

— Да, и, пока меня не спрашивают, я помню, а стоит спросить, тут же забываю…

Наталия Ферреро улыбнулась в зеркало, закалывая гребнем черную мантилью на голове.

— И больше ты Марио не видела? — спросил он, застегивая ожерелье у нее на шее.

— Один раз. Когда умер отец. Отец был терциарий, и обмывать и обряжать его пришли монахи-францисканцы. Среди них был Марио, очень худой, почти неузнаваемый и такой непривычный в грубой коричневой рясе — раньше он всегда так элегантно одевался. И я была уже не та — целые годы прошли с того страшного дня. Из-под капюшона горели глаза, которые меня не узнавали. Эти глаза видели только свою истинную любовь — Бог принял его в сердце свое, Андонг, он святой.

— Пути господни… — пробормотал Андонг задумчиво. — К странным последствиям привела эта бешеная скачка, которую ты затеяла.

Наталия засмеялась: