Джастин Торрес - Мы, животные

— Плачет? — шепотом спросил Джоэл.

— Кулаком, что ли?

На плач это мало походило, скорей тут было что-то другое — скуднее, чем плач, и размереннее, хотя плачущим никто из нас его раньше не видел и поэтому мы не могли знать точно, а Папс — он ни слова не говорил, только тум, тум, тум миля за милей. Мы ждали, что он перестанет, но он не переставал; мы ждали, что он заговорит, или закричит, или выругается, но он молчал. Его дыхание стало чуть спокойнее, но по-прежнему из носа и глаз текло, и воздух выходил судорожно, с присвистом.

Спустя какое-то время этот стук, поначалу такой зловещий, сделался просто звуком, фоном, а еще немного погодя Джоэл принялся стучать кулаком по окну в такт ударам Папса.

Тум. Тум. Тум.

Потом и Манни по своему окну, стараясь попадать в ритм. Папс не оборачивался и не обращался к нам, словно нас вообще в машине не было; он просто стучал не переставая, поэтому я тоже стал стучать по твердому пластиковому подлокотнику посередине, и казалось, что мы сколачиваем что-то, четверку, племя — злое, нашенское племя буйных барабанщиков.

Когда свернули на нашу улицу, мы начали скандировать кричалки в ритме нашего стука.

— Ни-каких-дежурств! — крикнул Манни.

— Ни-каких-полов! — крикнул я.

— Ни-какого-кофе! — завопил Джоэл, и мы все захохотали; даже Папс хмыкнул от удивления.

Мы катались по всему заднему сиденью, хлопали себя по ляжкам, пытались скандировать: «Ни-какого-кофе!», но не могли, давились от смеха, наконец Манни сказал:

— Стоп, хватит. Больше не могу. Я плачу.

Джоэл в ответ начал выкрикивать и выстукивать по окну: «Ни-какого-плача!» И вскоре мы все уже это выстукивали:

— Ни-какого-плача! Ни-какого-плача!

Все время, пока ехали по улице и по дорожке к дому, мы это скандировали, и на крыльце, и в доме, где Ма уже вернулась с работы и разделась, чтобы лечь спать, но теперь, протирая глаза, подошла к двери спальни в нижнем белье и спросила, что, к чертям, такое творится; мы скандировали и стучали по стенам, мы стучали по кофейному столику перед кушеткой, на которую тяжело опустился Папс — опустился и закрыл глаза ладонями.

— Ни-какого-плача! Ни-какого-плача!

Ма пыталась перекричать этот шум; снова и снова спрашивала, что, к чертям, такое происходит, обращалась к Папсу по имени, чтобы он объяснил, что, к чертям, такое происходит, села с ним рядом, пощупала ему лоб, потом сказала нам:

— Он просто устал, просто устал, вот и все, — а потом ему, глядя на него: — Ты просто устал, мой маленький, да? Устал?

Папс не отнимал ладоней; так и заговорил, с ладонями у глаз.

— Мы никогда из этого не вырвемся, — сказал он. — Никогда.

Мы не знали, к кому он обращается, но притихли. Удары по столику смягчились до еле слышного постукиванья; мы все еще повторяли кричалку, но почти шепотом и без удовольствия.

— Уж ты бы молчал насчет вырваться, — проговорила Ма.

— Никто не вырвется, — сказал Папс. — Ни мы. Ни они. Никто и никогда — из этого. — Он поднял голову и взмахнул рукой перед собой. — Из этого.

Мы наконец-то совсем умолкли.

Ма встала, зажала ладонь его протянутой руки между обеими своими, потянула ее вниз и держала, не отпускала.

— Не смей, — произнесла она голосом более твердым, чем мы знали. — Не смей, понял?

Папс поехал в автосалон, а мы втроем долго-долго дежурили на лужайке перед домом, рвали желтые головки одуванчиков и терли ими себе руки, золотили себя в ожидании его возвращения.

Наша старая машина сдохла накануне вечером, когда ехали домой, отвезя Ма на работу. Мотор просто взял и заглох прямо на шоссе, в дождь. Папс лупил и лупил по рулю, что-то выкрикнул, стал ругаться по-английски, потом по-испански, потом просто уронил голову на руки и долго молчал, тер глаза руками, шумно дышал. Наконец поискал и нашел на полу несколько магазинных пластиковых пакетов. Повязал нам пакеты на головы, и мы все вышли наружу, очень опасливо, вышли и двинулись по обочине, там нас обдавали брызгами тягачи с прицепами, но потом остановилась машина, в ней была женщина, и она нас подвезла.

Мы сели к ней, поехали, он поблагодарил ее несколько раз и повернулся к нам:

— Завтра же. Завтра я отправляюсь в автосалон, и у нас будет новая машина.

Мы ему не поверили, а вот женщина — она поверила; она сказала, что это замечательная идея, и вытянула шею, чтобы увидеть в зеркальце автомобиля, какие у нас лица.

Но утром Ма согласилась: у нас должна быть новая машина, и сегодня же.