Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Кэти сидела на белой кушетке, слева сидел Ги Мозель, справа — какой-то итальянец. Прямо же перед ней, на низеньком кофейном столике, уселись два американца в шелковистых костюмах, рискуя продавить стеклянный верх столика. Внешность и наряд Кэти были великолепны, осанкой она превосходила всех женщин в салоне.

— Она нисколько не переменилась, — залюбовался Эссекс, — не считая того, что сухой горный воздух придал ее коже оттенок Colorado (румянца (исп.)). Вы оба выглядите горделивыми орлами среди этой публики.

Успев уже оглядеть старика, Мак-Грегор был поражен, до чего мало переменился сам Эссекс за двадцать два года; разве что в одежде — в ногу со временем. Шире воротничок яркой рубашки, шире галстук, и волосы носит теперь длиннее, точно демонстрируя их наличие. На лице загар — тоже не без расчета, поскольку этот солнечный лак скрывает морщины, неровности, складки. Только вглядевшись пристальней, Мак-Грегор увидел, что кожа Эссекса напоминает змеиную. Она гладка, но вот-вот растрескается. Шея сухая, рот начинает слегка западать, и глаза уже утрачивают живость. Но с расстояния пяти футов все это почти не заметно. И, уходя от неожиданного осмотра, Эссекс инстинктивно подался назад.

— Это Мозель там, не так ли, — сказал он, кивнув на кушетку.

— Да.

— Забавно, что я ни разу с ним не встречался. Не он ли ваш нынешний соперник?

Захваченный врасплох, Мак-Грегор покраснел, переспросил с запинкой:

— Соперник?

— Именно. Не станете же вы уверять меня, что все эти годы супружества с Кэти протекли без проблем и соперников?

— Кэти знает Мозеля много лет.

— Вы мне это уже говорили, — сказал Эссекс, по-прежнему улыбаясь. — Но не унывайте! Кэти не может не видеть, что все обитательницы этих японских мини-джунглей не сводят с вас взора.

Шагах в десяти стояли три молодые женщины, две из них парижанки, безупречные от макушки до каблучка. Они внимательно смотрели на Мак-Грегора, он явно был предметом их разговора. Удивленный таким вниманием, Мак-Грегор еле удержался, чтобы не проверить взглядом на себе одежду.

— А знаете, Мак-Грегор, что их пленяет? — сказал Эссекс.

— Нет…

— Ваша репутация борца и воина.

— Бред какой-то, — сказал Мак-Грегор.

— Они трепещут и лучатся женским очарованием, услышав, что в диких горах вы убивали турок, — продолжал с наслаждением Эссекс. — Им поведали, что вы, одетый курдом, скачете по горам, подобно мятежному рифу. И вот вы предстаете перед ними, необычный, чужой здесь, как и подобает герою. Прелестно.

Понимая, что его дурачат, Мак-Грегор теперь уже отводил взгляд от всех этих длинношеих, хорошеньких, жестколицых, ибо знал, что и они одурачены. Глядя поверх их голов куда-то в стену, он чувствовал, что Эссекс наблюдает за ним и внутренне смеется над каждой его мыслью.

— Завтра мы с вами увидимся, — сказал Эссекс. — Кэти пригласила меня к ленчу.

И тут же их с Эссексом энергично разлучили: стоявшая неподалеку тройка давно ждала удобного момента. Но лишь только те две парижанки хотели заговорить с Мак-Грегором, как его взяла под руку сама Жизи Марго.

— Вы ведь и не помните, кто я, — сказала она. — Вы познакомились со мной у входа и за эти полчаса уже меня, конечно, забыли.

Никто, хоть раз повидавший Жизель Марго, не смог бы забыть ее лицо. Мак-Грегору не приходилось встречать красоты непринужденнее и поразительнее. Жизи была немолода, ей минуло уже сорок, но возраст не касался этой мягкой, щедрой французской красоты, точно барьером отгороженной. Мак-Грегор вспомнил, как Мозель озабоченно говорил Кэти, что у его сестры не было и нет духовного контакта ни с кем — даже с мужем.

«Здесь тот же разрыв, что между человеком и его собакой, — говорил Мозель. — Между ними может существовать привязанность, даже глубокая, пожалуй. Но чего-то недостает в конечном счете. В чем бы ни заключался этот разрыв, но для Жизи он непреодолим. Вот так и мать ее прожила жизнь за барьером. И Жизи, по-моему, всегда ищет втайне кого-то, кто бы разрушил барьер».

У Жизи было, в сущности, два лица. Одно было наложено рукой парижского мастера-косметолога и являлось само по себе произведением искусства, а другое, подлинное, ощущалось где-то под первым, как скрытое, но нерушимое основание.

— Меня зовут… — начала Жизи.

— Не надо, — смущенно перебил Мак-Грегор. — Я помню.

Жизи почти огорчилась, словно предпочла бы, чтобы он не помнил. Затем сказала:

— Вам ведь не место здесь…

— Да-да, — пробормотал он, не поняв. — Я сейчас туда перейду. — И наобум указал в направлении окна.