Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Когда Мак-Грегор после обеда вышел прогуляться по гравию двора, из каретника прошаркал шлепанцами Марэн и подал ему конверт.

— Под воротами нашел, — сказал Марэн.

В конверте была записка на персидском языке от Тахи, назначавшего Мак-Грегору встречу. В Сорбонне, в пять часов, под статуей Виктора Гюго. По очень важному делу.

Мак-Грегор не стал возвращаться в дом объявлять Кэти, куда уходит, а торопливо вышел со двора и, лишь дошагав до улицы Вано, вспомнил не без удивления, что за воротами ни на кого не наткнулся. Видимо, они уже так уверены в победе, что сочли дальнейшее изматывание и провокации лишними, оставили его в покое.

Пройдя по безлюдной улице Ренн, он взял наискосок к Сорбонне, через сад. Во дворе Сорбонны ему пришлось проталкиваться сквозь толпу студентов, шумевших, споривших, теснившихся у сотни размещенных вдоль стен книжных лотков, — у каждой фракции свой лоток. Он подошел к статуе Гюго и увидел в сгибе локтя у каменного старика красный флаг. Терпеливо дожидаясь на ступеньках, Мак-Грегор смотрел, как среди двора группа революционных студентов предает что-то сожжению.

— Дядя Айвр!..

Вид у Тахи усталый, но в глазах по-прежнему затаена насмешка, адресованная всему, что духовным калибром мельче его, и даже потрепанная одежда все больше начинает смахивать на небрежное облаченье борца за идею.

— Мне сказали, тебя нет в Париже.

— Да, я уезжал… Вот что. Давайте, дядя, пройдем через зал, чтобы, если за вами наблюдают, сбить их со следа.

Он повернулся, быстро прошел через двор в здание, а Мак-Грегор за ним — в шумный старый Большой амфитеатр, до отказа набитый бунтарями-студентами, иностранцами, зеваками, агентами полиции. На возвышении, у видавшей виды кафедры, сидел бородатый студент в бордовом джемпере, держа микрофон и сося сгущенное молоко из тюбика. Он прокричал в микрофон:

— А теперь зачитаю вот это. — (Взмахнул листом бумаги с гектографированным текстом.) — Эту декларацию только что выпустил Комитет Разгневанных, она гласит (Тут бородач далеко отнес от глаз руку с текстом.): — «Революция кончается, как только становится необходимо жертвовать для нее собой. Говорить о революции и классовой борьбе… — (он метнул на слушателей многозначительно-сердитый взгляд, проорал: «Требую тишины!») — …вне четкой связи с повседневной жизнью, без понимания того, что и в любви содержится ниспровержение, а неприятие принуждения заключает в себе утверждение, могут лишь живые мертвецы». Подписано Комитетом Разгневанных, а также Интернационалом Ситуационистов.

Аудитория забурлила. Мак-Грегор с Тахой незаметно пересекли зал, вышли под темные своды. Вооруженный дубинкой студент, знакомый Тахи, пропустил их вниз, в подвальный этаж. Они сошли по неметеным ступенькам, направились грязными коридорами мимо ротатора, пощелкивающего, пошлепывающего, выдающего листы печатной продукции (стены коридоров были сплошь ею оклеены), мимо уборных и статуй и наконец очутились в большом чулане — в сорбоннском морге для мебельного хлама, старых книжных шкафов, столов, стульев и никому не нужных бюстов забытых ученых. Таха закрыл дверь и подпер ее стулом, включил свет, достал из пиджака какие-то бумаги.

— Ну как, дядя, — проговорил он со своей сухой усмешкой, — удалось вам убедить их?

— Нет, — ответил Мак-Грегор. — Вагоны, как и деньги, достались ильхану. Мне ровно ничего не удалось.

— Я знал, что этим кончится, — сказал Таха, дернув плечом.

— Это ты так или действительно знал?

— Знал, конечно. Да и все знали.

— Тогда у тебя, полагаю, есть какой-то свой план действий, — сказал Мак-Грегор.

— В каком смысле план?

— Не знаю. Тебя спрашиваю.

— План у нас, конечно, есть. А вы готовы, значит, нам помочь?

— Что ж, — сказал Мак-Грегор. — Ничего другого мне теперь не остается.

Таха поглядел пристально.

— И вы согласны полностью на то, о чем мы просили вас?

— Нет.

Таха коротко усмехнулся.

— Но я сделаю все, что в пределах разумного, — сказал Мак-Грегор. — Так что не надо иронии, Таха.

— Наконец-то вы к нам прислушались, — сказал Таха.

— Допустим.

— Но вы согласны теперь с нами…

— Нимало не согласен, — прервал Мак-Грегор. — Понимай это скорее как жест отчаяния, поскольку я ничего не смог сделать. А что-то сделать надо.

На лестнице, ведущей в подвальный этаж, зашуршали по мусору шаги. Кто-то толкнулся в дверь.

— Занято! — крикнул Таха по-французски. Шаги ушли.

Сев за старый железный стол, Таха развернул вынутые бумаги.