Виктор Мартинович - Сфагнум

Первым проснулся Шульга, чувство ответственности в котором было выше, чем в среднем по троице. Он расталкивал приятелей, напоминая, что им предстоит сложное путешествие, но те отбрыкивались. За Шульгой встал Серый, которому было интересно узнать, как обстоят дела с его волосами. Вдвоем, забавы ради, Серый и Шульга вытащили ведро студеной воды из колодца и аккуратно вылили пару кружек на посапывающего Хомяка. Хомяк по-бабьи визжал, но не вставал, демонстрируя, что настоящий пацан может спать даже мокрым.

Внимательно осмотрев свою голову, Серый резюмировал, что та уже не чешется совсем, однако волосы по-прежнему спутаны и расчесыванию не подлежат. Некоторый прогресс в саморазвязывании самозавязавшихся узелков был налицо, но Серого это не удовлетворяло.

— Что я, как хиппи буду ходить? — рычал он, крайне недовольный тем, как с ним поступила его собственная голова.

— Серый, мы на болото идем, — утешал его Шульга, — кроме того, видон у тебя актуальный. Как у солиста группы «Модэн Токинг». Надо только кончики подкрасить в зеленый цвет.

— Во-во. Как пидор выгляжу, — тыкал Серый в свою шевелюру, в которой каждый волосок стоял вертикально, сплетаясь с другими волосами в сплошной клубок.

— Давайте его в «Метелицу» снарядим, — нагнетал страсти Хомяк, который уже встал и отжимал штаны, — от мальчиков отбоя не будет.

Для Серого мысль о том, что он выглядит «актуально» была невыносима. Он залез на печь и стал разбирать завалы ржавого железа, стараясь найти предмет, который мог бы помочь избавить голову от растительности. Через полчаса снабжаемой матом и лязгом жизни, он спустился, держа в руках окаменелый обмылок, по цвету и фактуре напоминающий кость мамонта, ржавые ножницы и три желтых одноразовых бритвы «Бик», использовавшиеся когда-то для очистки рыбы от чешуи. Нагрев кастрюльку воды, Серый сначала срезал все, что мог, ножницами, затем обильно намылил голову и стал сражаться с растительностью одноразовыми бритвами «Бик». Отдельного описания заслуживает сцена очищения крохотных лезвий одноразового станка «Бик» от ржавчины с помощью найденного на дворе камня. Цирюльник работал рьяно. Во все стороны летели пена, лохмотья шерсти, куски содранной с головы кожи. Шульга выгнал его на улицу. Когда работа была закончена и голова Серого стала напоминать колено велосипедиста, попавшего под самосвал, у калитки показалась баба Люба. Серый в этот момент облеплял голову, на которой местами сохранилась недобритая шерсть, листьями подорожника, которые, как ему казалось, останавливают кровотечение.

— Вох, што ж ты надзелау? — вскрикнула женщина.

— Вы бы сами побриться вот этим попытались! — продемонстрировал ей Серый остатки бритв «Бик». Рукоятки двух из них сломались во время самоистязания, оставшаяся в живых была настолько плотно забита обрезками волос, что ее лезвие полностью утратило резательные качества.

— Ты зачэм валасы састрыг, доубень? — крикнула баба Люба.

— А что? Нармально. Кожа заживет, — широко улыбнулся Серый. Он был очень доволен своей работой. Во-первых, он уже не выглядел, как хиппи, во-вторых, ему даже нравилось, что череп обильно кровоточит. Ему было эстетически приятно пугать людей своим видом.

— Ты дурэнь! Ой дурэнь! — баба Люба плюнула себе под ноги. — Валасам самим нада была даць распутацца! Ты што нарабиу?

— Самим распутаться? И ходить неделю с Бобом Марли на башке? Ой, я вас умоляю! — отмахнулся Серый, размазывая кровь по лбу.

— Усё лечэнне наша учэрашнее казе пад хвост! — качала баба Люба головой из стороны в сторону. — Мы ж валасы цибе загаварыли, балезнь с их ухадзиць начала. А ты атрэзал! Ана ж шчас у цела всасется! И ужэ не вылечыш ничэм!

— Да ладно, баб Люб, он здоровый у нас, — поддержал приятеля Шульга, — ему голову оторвать, табурет приделать, он не заметит.

— А таки ж малады, таки малады, — женщина перекрестила Серого обычным православным крестом, — дай я цибя абниму.

Баба Люба подошла к ошеломленной жертве бритвенных лезвий «Бик», положила на него свои лапищи и прижалась массивным телом.

— Таки малады. Мог бы яшчо жыць и жыць.

Ойкая, она потопала в свою хату и скоро вернулась к приятелям с чугунком.

— Во, глядзице, я зацирки зделала. Паешце на дарогу. А лучшэ не идзице сегодня. Ужэ поздна. Лучшэ заутра с расветам прачнитеся и идзице.

Шульга чугун с затиркой принял, но идею переносить экспедицию на завтра не поддержал.

— Мы, баба Люба, и завтра так проснемся. Мы ж городские. У нас режим другой.