Виктор Мартинович - Сфагнум

— А дзе дружок ваш?

История Серого была настолько удивительна, что Шульга решил рассказать ее почти правдиво.

— Он себе подружку нашел.

— У Глуске? — хлопнула в ладоши потрясенная баба Люба.

— Нет, в Октябрьском.

— Только у нее муж есть! — встрял Хомяк, которому наконец удалось сказать гадость про очаровавшего его человека.

— А як зовут?

— Пахом, — ответил Шульга. — Не подружку, мужа.

— Пахомава рассамаха?! — встревожилась баба Люба. — Ах ты ж лярва! И вы яго там з этай русалкай кинули?

— С какой русалкой? Хорошая девушка. Прилежная, — тепло улыбнулся Шульга.

— Што вы к ней палезли? Яна ж русалка, не чэлавек! — вскрикнула баба Люба. — Выглядзит, как чэлавек, но — не чэлавек! У нас все к ей не падходзят на дзесяць шагоу, баяцца! И мамка у ней такая ж была! Чаго вы пашли?

— Нас муж позвал. В гости, — Шульга изо всех сил пытался трансформировать дикую сделку, заключенную Серым на развалинах таверны, во что-то приличное.

— Яна русалка, панимаеце? Не такая, як у сказках, а настаяшчая. Што пра их мая баба казала — што кагда-та дауным-дауно, да рэвалюцыи, русалки были абычными девушками, толька тапелицами. Из-за няшчастнай любви утапилися. И з тых пор стали русалками. Раждаются на свет, памирают, как людзи. Толька — русалки. Ну, так старые людзи гаварыли, но я думаю, эта ерунда, забабоны и суеверыя! А вот што точна вам гавару, так это што русалка мужыкоу са света сжывае! Пахом яшчэ тры года назад не пиу, не курыу дажэ! С армии прышол, хату паставил. А як яна с им жыць начала — трапачка адна асталась ад Пахома. Инвалид он тепер! Пье не устае!

— Нет, вы не правы, баба Люба, — мягко остановил ее Шульга. — Мы, наверное, о разных людях говорим. Там другая ситуация: он — алкаш, унижает ее, вы б знали, что только с ней делает. А она — ангел, терпит молча. Плюс на ней все хозяйство.

— Дык друг эты ваш с ей астался? Вой-вой! — запричитала баба Люба. Она перекрестилась сложным крестом: помимо четырех привычных точек, к которым прикасаются при наложении крестного знамения, она ткнула собранной в щепоть ладонью в свои губы, плечи, щеки и бедра.

— Главное, што б он с ей не любился, — сказала она строго. — Если не выдзержит, если ана ево заташчыт пад адзеялы, усе — не спасем вашэва прыяцеля.

— У него презерватив есть, — криво усмехнулся Хомяк.

— Ты полыбься яшчо! — передразнила его баба Люба. — Вы не у горадзе! Тут вас анальгин не спасет!

Причитая, она вышла из хаты.

Глусский райисполком располагался на главной площади города Глуска рядом с пугающе-непонятным плакатом «Биоразнообразие — это наша жизнь». Плакат изображал шагающего по полю аиста, брезгливо несущего в клюве лягушку. Семантика плаката была настолько широка и туманна, настолько легко обратима как в области, связанные с борьбой с врагами (лягушка), так и в темы, завязанные на продолжение рода и жизни на Земле (аист), что хулиганы боялись осквернять плакат, а заезжие любители граффити предпочитали покрывать тэгами заборы и административные здания. На третьем этаже Глусского райисполкома находился кабинет председателя, украшенный китайским искусственным камином с подсветкой из рубиново-красных лампочек. Стены кабинета были отягощены тремя помещенными в рамки грамотами победителя районного конкурса «За духовное возрождение», живописным полотном, изображающим красоту глусского края в гуаши, пол — украшен роскошным ковром с государственным гербом. Кроме того тут находился массивный офисный стол и коллекция вересковых трубок, которые никогда не разжигались, но призваны были подчеркнуть глубокомыслие хозяина кабинета. Был тут и пенополистироловый глобус, вмещавший до шести бутылок виски.

В кабинете председателя Глусского райисполкома сидели председатель Глусского райисполкома Петриков и председатель Глусского совета депутатов Степаненя. Они были погружены в задумчивость, возможно — оттого, что только что ознакомились с содержимым глобуса-бара.

— У цибя, Симен, памидоры не чырнеют? — спросил председатель исполкома у председателя совета депутатов.

— Не чырнеют, — ответил собеседник.

— А у меня чырнеют.

— Плоха.

— Ясна, што плоха. Ано на вкусавых качыствах не атражается, но некрасива. На стол не паставиш.

— А дзе чырнеют?

— Сьнизу. Сьверху нармальные, зиленые. А сьнизу чорные.

— А ты пырскау?

— Неа, не пырскау.

— Я у тым годзе тожа не пырскау, — развел руками Семен. — И у меня пачырнели. А у этым папырскау и не пачырнели. Нада пырскаць.