Елена Крюкова - Золотая голова

«Человек — червяк… Человек — не червяк… Кто такой человек?..»

— Оська, они тебя…

Она с ужасом ощупывала пыльными трясущимися пальцами его красное, липкое, будто вареньем вымазанное, вспухшее, лиловое лицо. Без носа.

Вместо носа зияла дырища.

Лысый вожак хорошо, точно ударил. Нос вдавился в череп, глубоко. Нос — провалился.

Тонкая поняла, что она провалится сейчас в липкую тьму.

— А-а-а-а! — закричала она, чтобы с макушкой не провалиться.

Чтобы остаться здесь. На земле. На грязной подсохшей на колючем солнце дороге. В этом сучьем, бандитском пригородном вечере. В этой жизни. В этих слезах, что текли, стекали слепым дождем по щекам и мешались с дорожной пылью, и превращались в комочки грязного теста, хруст на зубах, горько-соленого теста земли.

Они на последней электричке добрались до города.

Тонкая вызвала «скорую». Мачеха Беса чуть не потеряла сознание, увидев его безносую рожу. А он — смеялся. Он — был доволен! Счастлив! «Я, это! Меня! Избили! — Он наклонялся к Тонкой. Она глядела на него, как на безумца. — Впервые в жизни!»

А, вот в чем дело, поняла она, впервые в жизни. Избиение для парня — это вроде как… ну, девственности лишиться… для девчонки.

Тонкая залилась краской. Она порвала свою девичью кружевную занавеску не с Бесом.

До Беса у нее было три мальчика. Всего три.

Можно сказать, она была еще девственницей.

В больницу она с ним моталась во внутренностях ржавой и корявой «скорой», кислых, кишечных, блевотных. «Вы мне тут кровищей-то все не облейте! — рычал через плечо шофер. — Потом кто будет оттирать? Пушкин?!» Бес обнимал Тонкую, его тяжелая худая рука, как рельсина, давила ей шею, спину. Хирург спрашивать лишнего не стал. Он потащил Беса за собой в кабинет, и Тонкая только услышала сквозь стену — ее уши внезапно стали как у волчицы, торчком, и стали слышать везде и всюду, — как Бес сперва слабо простонал, а потом коротко, отчаянно вскрикнул. Через пять минут врач вывел Беса в коридор. Тонкая держала колени обеими руками, чтобы не подскакивали к подбородку.

«Одни в злачных местах не шастайте», — устало сказал врач.

Тонкая остановившимися глазами глядела на мелкие, как красные букашки, пятна крови у врача на рукаве халата.

Нос появился на лице опять. Немного кривоватый. Но все равно нос.

«Не целуйтесь какое-то время, а?» — сказал врач, вытер лоб окровавленным рукавом халата и необидно, хорошо засмеялся.

У Беса был день рожденья, и Тонкая принесла ему один подарок.

Они условились: никаких пьяных компаний, только они одни, и — один подарок. Один… один…

«Мы одни, и подарок — один», — смеясь, говорила Бесу Тонкая, щекоча его за ушами, как кота, кончиками пальцев. Бес терпеливо ждал. Он был трезв, чист, вымылся весь перед приходом Тонкой, нагрел воды в чане, горячей воды у них в мастерской не было, беда, — приоделся: рубаха чистая, носки тоже, — весь сиял изнутри, как неразрезанный лимон на белом фарфоровом блюде. Это был праздник. День рожденья с Любимой!

Тонкая вошла в мастерскую, на ее нежном лице было написано: а вот поди угадай.

— Что? — она вытащила из сумки большой сверток.

— Наплевать, — грубо и нежно сказал Бес, взял у нее из рук подарок.

Они целовались долго и счастливо, невзирая на нежный и больной, вправленный нос. Нос был весь синий, красный, багровый, как закат над холодной рекой. Они оба смеялись, прекращая целоваться, и осторожно трогали его.

— Нет, ну все-таки? — Она опять потянулась к свертку. — Давай с трех раз? А?

Бес зажмурился.

— Цветок в горшке! — крикнул он.

— Холодно! — крикнула Тонкая.

— Пельмени! «Сибирские»!

— Ты дурак, Оська, что ли…

Он повалил ее спиной на старый диван. Пружины заскрипели противно, ржаво, столетние, бедные.

— Есть одна вещь, — сказал он серьезно и тяжело, и глаза его блеснули мрачно, по-взрослому, по-солдатски. — Есть, да. Но ты мне ее никогда не подаришь. Потому что. Она. Очень. Дорогая.

— Эта — тоже дорогая, — обидчиво сказала Тонкая. — Для меня — дорогая. Но тебе понравится! И мне…

Бес устал ждать. Его руки рванулись, его пальцы быстро разорвали толстую бумагу пакета. Две змеи с шуршаньем вывалились на диван и поползли. Медовый, янтарный выблеск: стекла? Литья? Железное кружево, винтики и шпунтики, и запах, странный этот запах, то ли вино, то ли корица, то ли…

— Кальян! — крикнул он и улыбнулся широко. И за нос схватился.

— Блин, мне нельзя улыбаться… Больно… Мышцы… тянет…

— Да, кальян, — гордо кивнула Тонкая. — Мы будем его курить вместе!