Елена Крюкова - Золотая голова

— Ты бы еще щипчиками для бровей его выщипывал, — мрачно сказал Осип. Склонялся, будто грибы собирал, заматывал прутом скрещенные стволики. — Все же это осина, братцы. Кора так горчит.

Наклонился, лизнул содранную кору. Подкожная зелень дерева обварила язык горечью, как кислотой. Пальцы жестоко гнули дерево, не боялись сломать. «Сломаем — другое срубим, и все дела».

Под руками парней из древесных костей собирался скелет лодки. Сначала мертвый скелет, потом прозрачная плоть. А потом — рожденье, плеск воды.

Скелет был еще не похож на лодку. Скорее — на человечьи кости. Осип отошел, из-под ладони, как художник на картину, поглядел на дело рук своих. Сквозь прутья просвечивал последний снег и первая трава. И вечная грязь.

— Перекур, — сказал Осип.

Белый вытащил из кармана пачку сигарет. Потом помедлил и вытащил фляжку.

Все по очереди прикладывались к фляжке, глотали, крякали, утирались.

— Ром?

— Догадайся сам.

— Арманьяк!

— «Бурбон четыре розы», дурак.

— А если без шуток!

— Самогонка, неужели не узнал?

— А если честно? Дай глотнуть еще, тогда точно скажу!

Кузя напрасно наклонял над разинутой пастью флягу, вытряхивал последние капли.

Древесный скелет обтянули целлофаном, не туго, свободно, чтобы пружинил, выдержал тяжесть четырех тел. Превосходная лодка, и как настоящая; и в то же время игрушечная, неправдашняя, хоть сейчас вешай на новогоднюю елку: прозрачная, слишком легкая, слишком легкомысленная, слишком призрачная. Лодка-призрак. «Летучий голландец!» — кричал Кузя и тряс лодку за корму, и нос нырял в воздухе, как в волнах.

Лодку легко было взять в руки, легко было донести до воды. Они, все четверо, чувствовали себя настоящими скандинавами-берсерками, сподобившимися построить ладью на берегу ледяного моря. Вместо ледяного моря была река, она звалась Ока. И еще была река, чуть побольше, Волга звалась. Ока впадала в Волгу, их город стоял на слиянии двух рек. И точно против Стрелки, где качались у бетонных причалов грузового порта баржи и катера, торчал из синевы желто-зеленый Мочальный остров — маленький кусок ржаной суши, и туда надо было доплыть, чтобы получилась эта, как ее, инсталляция.

Весла лодке сварганили из оструганных досок: доски Кузя приволок из старого сарая, и доски были совсем не старые, очень даже свежие, дерево желтое, спиленное, видимо, прошлой осенью. «Украл, Кузьма?» — придирчиво спросил Культпросвет. «Не украл, а позаимствовал на благое дело», — горделиво ответил Кузя. Желтое весло, сосновый смолистый дух, ах, какие красивые! «Для другой лодки пригодятся, когда эта прикажет долго жить», — сказал Белый, любовно оглаживая весла.

Вместо уключин к стволам платяные крючки прицепили.

С собой в дорогу они взяли всего один рюкзак, чтобы не отяжелять лодку грузом. В рюкзаке лежали консервы — тушенка и сгущенка, в лучших традициях путешественников, фотоаппарат — для хорошей инсталляции обязательно нужны документальные фотографии, как все происходило, как голодный Кузя зверски гребет, а Белый в это время тушенку из банки втихаря доедает, — на всякий случай остаток целлофана — а вдруг дождь, тогда укроются, — котелок, соль в спичечном коробке, луковица и две удочки: а вдруг на острове наловят рыбы, надо сварить уху, как же на реке и без ухи? Они гордо несли лодку мимо домов и людей, и дома молчали, а люди иной раз говорили, пускали им вслед непонятные словечки: то ли похвальбу, то ли насмешку.

«Смеются, скорей всего», — думал Культпросвет, волоча лодку; он гордо вышагивал в коротких шортах. «Жаль, деревца срубили по весне, соки самые в них сейчас ходят», — жалостливо думал Кузя, чуя под ладонями молодую кору тонкого ствола. Белый думал так: поплывем, и куда премся, ведь апрель, хоть и теплый, а снег еще лежит в лесах, а вода-то холоднющая, а если прорвется эта чертова лодка, и мы все навернемся в Волгу — прости-прощай, наша великая инсталляция, и великая слава тоже, прости-прощай!

А Осип ни о чем не думал, просто шел и вдыхал запах тополиных липких почек — тополя распускались, выпускали наружу из зимнего плена свободные цветы и листья, и хотелось вволю надышаться запахом света, в запас.

Подошли к берегу. Перепрыгнули через бетонный парапет. По наклонной бетонной трещиноватой дамбе спустились к воде. Лодка плыла в их руках, как прозрачная чудовищная стрекоза.

— Опускай, братцы! — сказал Кузя. — Прибыли.

Очень осторожно они опустили лодку на прибрежные камни.