Елена Крюкова - Золотая голова

Она хотела прищуриться и засмеяться. Она, царица. Она уже была царицей и могла делать, что хотела. Еще чего. Водки ему. Жалкий раб. Человечишка. Отребье. Ребро барана. Он порвал ее белую мантию. Она отомстит ему. Никакой ему водки. Ха, ха! Никакой он не Гэсэр-хан. Это кличка. Гвоздем выжечь ее — у него на мосластой спине. Она хотела смеяться. Она хотела. Она. О… на-а-а-а…

Глаза не щурились. Рот не смыкался, раздвинувшись в слепую улыбку. Ее лицо застыло в небесах белой костью, черными тенями. У царицы Ай-Каган костяное лицо. У царицы Ай-Каган каменная грудь. Вместо молока из грудей, вместо женской пахучей влаги она может лить только белый свет. Белый мертвый свет вниз. Чтобы люди утирали себе слезы с лица, слизывали с соленых живых скул мертвый белый свет.

Человечек стоял, протягивая к Луне руки, потом упал на землю. Скорчился. Подобрал колени под живот. Полы халата стелились по земле крыльями. Седые волосенки мотал ветер. Тарбаганы свистели пронзительно. Он стал совсем маленький. Когда рассвирепевший ветер перекатил его на спину, в белом мертвенном свете засияло лицо младенца. Ребенка.

Я узнала его.

Это был тот мальчик, который целовал меня под кошмой.

И всю долгую, небесную, царскую жизнь, которая теперь была суждена мне, я смотрела с высоты на его милое, жалкое, отчаянное лицо, на его расшитый драконами халат, на его старенькие сапожки, на его втянутые от голода щеки, на его умирающее высыхающее тело, глядела ночами с небес на его желтый скелет, что клевали грифы и соколы, и звезды водили безумные хороводы вокруг моей белой седой головы. И я, ослепшая от слез, шептала звездам: звезды, вы подумайте только, это я его родила, ведь это царский сын, ведь я выкормила его белою грудью своею, ведь это он целовал меня и говорил мне — «мама». Он хан, он царь по наследству, по праву, а у меня даже нет рук, чтобы выкопать ему ребром дракона ямку в степи, нет рта, чтобы поцеловать его, нет горла, чтобы спеть ему песню; у меня есть только серебро, только мое серебро, мое богатство, и серебром я забросаю его, залью жидким серебром, залью посмертной водкой глотку сыну моему и возлюбленному моему, хану и царю: выпей, мальчик, не плачь, позабудь все горе. Выпей, отец мой, череп твой вылизали ветра. Водки серебряной много у меня, на тысячу пиров хватит.

Пришел Культпросвет, нарядный, в немыслимых сапогах с отворотами, в невиданной шапке с кисточкой, в обалденной черной куртке с завязочками.

Белый сказал:

— Н-да, Культпросвет, ты прямо с подиума. Задорого шматье купил?

— От кутюр, — сказал Осип и поднял вверх большой палец.

— Но-но, в девицу не превратись, что перед зеркалом крутишься? — сказал Кузя.

Мачехи не было дома. Отца тоже. На столе стояла полторашка недопитого пива и лежал хвост вяленого леща.

— Недопитое пиво, недобитый кома-а-ар, — пропел Культпросвет. — Пацаны, я вот что пришел.

— Видим, прикидом хвастануть пришел! — выкрикнул Белый и потянулся за рыбьим хвостом.

— Не в этом дело. — Культпросвет поморщился. — Никогда не дослушают.

— Слушаем, — сказал Осип и ливнул себе пива в щербатую фаянсовую кружку.

— Художники тут, из Центра современного искусства, один неслабый проект делают. Называется «Анестезия». И мы…

— Ха, ха! — Белый обсосал соленый хвост несчастного леща. — Анестезия! Белые бинты! Все ранены! Доктора сюда!

— Э, нет, все мертвы, живых нет! И некого лечить! Некого — обезболивать! Боли нет! — хохотал Кузя, хлебая пиво из стакана.

— Анестезия, кто придумал такое поганое название? Кто там куратор всей этой байды?

— Название хорошее, — сказал Культпросвет и сдвинул брови, что означало: «Молчать, сосунки». — Куратор хороший. Вы не дослушали. Я ухожу.

Повернулся. К двери пошел.

Кузя подбежал, за плечо схватил.

— Ты! Не кобенься. Ну веселые мы, вот и веселимся.

— Не веселые, а кривые.

— Ну кривые. Говори! Парни! Тиха-а-а-а!

Культпросвет встал в ораторскую позу, выкинул руку вперед и стал похож на бронзовый памятник Ленину на площади Ленина.

— Анестезия. Обезболивание. Лечить искусством. Искусство — бальзам на раны. Бальзам на душу. На раненую душу. Анестезия, наркоз. Все под наркозом. Уйти от вечной боли. Окунуться в кайф. В забытье. Забыться. Забыться и заснуть. Уплыть. В море радости. К призракам. В чудо. Которого нет. Все? Поняли?

— Да, хороша концепция выставки, — причмокнул Белый, рыбью косточку досасывая.

— И что дальше? — спросил Осип.

Культпросвет шагнул к столу, взял бутылку и допил пиво из горла.