Елена Крюкова - Золотая голова

Ты видишь их. Они — тебя — не видят.

— За Победу!

Дядя Петя со стуком ставит стопку на стол.

Валя тоже ставит. С таким же стуком.

Смеется. Когда она выпьет, у нее розовеют лоб и шея.

И она тут же хочет покурить.

И бежит курить во двор, за поленницу дров — тайком от матери.

— Куряка несчастная, — шепчет Нина.

Ты слышишь ее шепот. Ты жмешься киской к ее ногам. Теплые ноги. Широкие бедра под узкой, в натяжку, юбкой. Высокие каблучки. Говорят, сегодня вечером в Куйбышеве, на пристанях и в Струковском саду, будет салют. Сколько залпов? А ты будешь считать?

Столько, сколько городов от фашистов наши освободили.

Теплые колени. Шелковая юбка. Батистовая кофта. Смуглая грудь. Есть еще у тебя время? Немного. Все твои люди, милые твои, кого узнаешь ты, кого полюбишь, пьют и поминают убитых. Солнце бьет навылет в окна. Пробивает пол и потолок. Пробивает дом насквозь. Жизнь, вот ты какая! Ты вкусная и дымная, и пахнешь куревом, и льешься слезами. Жить — так хорошо и счастливо. Так тяжко умирать. Сколько людей погибло! Они ушли, и ты сейчас, еще не рожденная, но уже улыбающаяся, всех — помнишь, поминаешь.

Дайте маленькой девочке выпить!

Что вы, товарищи, сбрендили, она же сознание потеряет.

Она — крепкая! Наша! Ереминская порода!

Нет, липатовская.

Липатовская — хилая! Лошадь не сдвинет, если заупрямится в поводу!

Что врешь, Наташка, и не краснеешь! Да я… да мы…

Сильней всех мы, Мигачевы! Дед мой — двух девок на плечи сажал и так нес на кадриль, в Темяшевскую избу!

Налей, Мишка! Выпьем! Ты сапером ходил, мины из-под тебя рвались, а тебя, видишь, не закогтили!

Да, смертник я был на войне! И в смерти — выжил! Спасся!

По полной наливай! По полной! Не жмись!

Ну! За нас!

Врешь. За них.

Опять все встали.

Да! За них.

За тех, кто никогда уже…

Кто… не вернется…

Водка сверкала, глаза слепила.

Теплые колени Нины, чувствуйте меня! Вот сейчас! Хоть на миг!

— Господи, кто это… там… к ногам моим… льнет?

— Фу, Нинка! Кошка это! Кресна, ты зачем кошку пустила! Она со стола кухонного — мясо сопрет!

Наталья, для праздничных щей, купила на рынке хорошую, свежую голяшку.

Выпили. Заблестели глазами, зубами. Заиграли руками, улыбками, говором, разбитными частушками. Плакали и пели разом, громко. Хохотали в голос. Румянились. Тосты провозглашали. Водка исчезала и появлялась. Давно замолк в приемнике, накрытом салфеткой с аппликацией, спокойный, медленно и густо текущий, чуть гортанный голос Вождя, но трубные отзвуки гуляли по комнате, гудели под лепниной потолка, под хрустальными лилиями люстры:

— Вэч-ная слава героям, павшим в ба-ях с врагом и ат-давшим сваю жизнь за сва-боду и счастье нашего народа!

Вечная слава. Я слышу это. Я это слышу! Я тут! Я здесь, с вами!

Миша Еремин играет на губной немецкой гармошке. Трофейная музыка. Может, он взял ее у убитого немчика. А тот — перед смертью в бою — играл, забавлялся.

Я танцую под музыку. Под губную гармошку.

Не видят меня.

И я уже не стараюсь, чтобы видели.

Я голодна, и хочу съесть кусочек.

И, как кошка, стаскиваю со стола кусок мяса, и рука дрогнула, и зацепила рюмку, и пролилось на скатерть красное вино, опятнав белую зимнюю, метельную смерть, и ахнули все, и закричали: «Кошка! Кошка! Лови ее за хвост! Лови!»

И я бежала к двери, и распахивала ее обеими руками, быстро, еще быстрее, на улицу вниз по лестнице — или вверх, на чердак, к белым голубям и синим паутинам?

Убегу, и меня не догонят. Я кошка, и я трехцветная, я приношу счастье.

В дверях обернулась. Томочка, трясясь в ознобе, глядела на меня огромными, черными блюдцами больных глаз.

Она — меня — видела.

О Луна. Твоя голова — отрубленная голова. И ее насадил на пику злобный, огнедышащий Жамсаран, и несет впереди войска, сидя на коне, как великий Нойон, показывая всем смерть Бессмертного. Смерть правнука Амарсаны, перерожденца Махакалы, владельца коня Марал-баши, того, кого вся степь называла — богатырь Джамбей-джанцан, непобедимый Джа-лама. Он был убит в год Черной Собаки по лунному календарю. Он вселял ужас в Степь. Голову его, насаженную на пику, возили по всей Степи, чтобы все убедились: умер Бессмертный Джа-лама, Джа-ламы больше нет.

Тебя тоже больше нет, Георг. Высокий, худой, костлявый, длинноволосый, бородатый, раскосый. Ты был одним из воплощений Джа-ламы после того, как ему отрубили голову. Ты вошел в состоянье бардо. Ты знал великолепно, как входить в состоянье бардо и выходить из него. И ты вошел в бардо, и вышел в ином времени. Переступил через порог — и не вытер грязные ноги.