Елена Крюкова - Золотая голова

Влюбленно, нежно, как девушка, смотрит тетя Дуся на дядю Петю. И между ними сынок их — Мишка Мигачев — обнял стопку обеими руками, обхватил, будто на морозе промерз и руки греет.

А за окном — весна! Девятое мая. И радиоприемник включен на полную катушку! На полную громкость!

— Та-варищи! Са-атечественники и са-атечественницы! Наступил вэ-ликий день Па-беды над Германией! Фашистская Германия, па-ставленная на ка-лени Краснай Армией и вай-сками наших са-юзникав, признала сэбя па-бежденнай и абъявила беза-га-ворочную капитуляцию!

Томочка глубже забивается в кресло, укрытое красной верблюжьей киргизской попоной. Слушает. Дрожит.

— У девочки озноб, — тихо говорит Нина Вале. — Слышишь! Томка захворала!

— Как бы не малярия, — задумчиво тянет Валя.

И тянет руку к вилке. И насаживает на вилку кусок соленого огурца.

Поднимает красивое лицо к Мише Мигачеву:

— Мишка, водки мне налей. Не хочу в день Победы эту крашеную водичку.

— Тише! — хрипло говорит Миша Еремин, и краска взбегает на калмыцкие, крепкие, крутые скулы. — Товарищ Сталин говорит! Слушайте!

— Зная волчью па-вадку нэ-мецких заправил, считающих дагавара и са-глашения пустой бумажкай, мы не имеем ас-навания вэрить им на слова. Ад-нако сэгодня с утра немецкие вай-ска ва испалнение акта капитуляции стали в массавам па-рядке складывать а-ружие и сдаваться в плен нашим вай-скам. Эта уже не пустая бумажка. Эта — действительная капитуляция ва-аруженных сил Германии!

Гляди, гляди, как они все — один за другим — встают кругом стола: в гимнастерках и ситцах, в сапогах, начищенных до блеска, голенища — черные зеркала, Валя успела сбросить в спальне белый халат, Нина — взбить перед трельяжем завитые локоны надо лбом, — в наручных позолоченных часиках и командирских круглорожих часах, бледные от волнения и тайных болезней и румяные от радости, — твои люди, род твой, вынесший на своих плечах войну. Встают, и мужчины поднимают и сдвигают стопки с горькой водкой, и женщины придвигают к содвинутым стопкам свои маленькие сверкающие, как красные елочные фонарики, рюмочки, а Томочка все глубже, все крепче вжимается в кресло, и сползает ей на плечи красная теплая попона, и все сильнее, неистовее дрожит она, и бьют зубы друг о дружку.

Голос Сталина гудит из приемника на всю квартиру. Повсюду лежат белые салфеточки с аппликациями — Наталья расстаралась, украсила жилище в праздничный день. В этот день, его так долго ждали.

А у нижних горе: на дядю Рому и дядю Волю пришли две похоронки.

Перед самым Победы днем.

— Товарищи, — торжественно, как перед строем, хрипит Миша Еремин — и вдруг сбивается на слезное, семейное:

— Родные мои…

Наталья уже плачет, прикрывая лицо рукой.

Бабу Настю похоронили в сорок четвертом.

Она за всех воинов молилась, да их — не дождалась.

— Милые мои… кончилась война! И мы все дома! Маму я, — Миша дергает кадыком, стопка в руке дернулась в ответ, — не увидел… А так хотел…

Тоже плачет.

— На кладбище сходишь, — шепчет Нина, касаясь болотного обшлага Мишиной гимнастерки.

— Ну, ну… — машет пухлой лапкой тетя Дуся. Шмыгает носом. — Развели мокрятину! Праздник какой! Дожили!

— Да… дожили…

Сталин заливает голосом, как алым вином, всю маленькую гостиную на втором этаже старого деревянного дома, и чисто застелены постели, и блестит бедная посуда в шкафах, и надраены полы, и цветут за окном вишни в саду, и теплый ветер с Волги мотает ветки, отрясает розовое похмелье лепестков, и обхватывает девочка Томочка колени, обнимает себя тонкими руками под попоной, и, видя, как взрослые плачут, тоже плачет — горько и безысходно.

— Великие жэртвы, при-нэсенные нами ва имя сва-боды и не-за-висимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пэ-режитые нашим народам в ходе вай-ны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь А-тэ-чества, — не пpа-шли дарам и увэн-чались полнай па-бедай над врагом!

— Выпьем, — тихо, обреченно, будто рвет крепкую бечеву, роняет Миша Еремин.

И все подносят к губам рюмки и стопки.

Гляди, как чисты и светлы лица! Слезы льются по щекам. Как ясны и прозрачны глаза! Как весело, как горько летают руки над столом! Буфы ситцевых, на резиночке, рукавов, голые предплечья, уже загорелые — солнце сильное, раннее, липкое в этом году. Жаркое лето будет! Первое мирное лето.

Гляди, они все стоят у стола, не садятся — пройди к ним ближе, прижмись к их коленям, вотрись в шевеленье юбок, в мельтешенье рук, вилок и ножей: ты рядом, ты тоже их, ты плоть от плоти и кровь от крови их, — но почему они не видят тебя, почему? Ты кричишь: вот я, вот! — но не слышат тебя. Руками машешь — не видят. Тебе на руку капает горячая слеза: это слеза Натальи, и ты не вытираешь ее, ты целуешь ее. И мокрые, и соленые твои губы.