Энн Брашерс - Имя мое — память

— Слава богу, все кончено, — сказал я наконец. — Нет никакой причины снова о нем думать.

Для людей вроде нас жизнь очень долгая. Такая долгая, что трагедии забываются. В то время я думал именно так.

Бен согнулся, охватив лоб руками. Мне показалось странным, что он раскачивается из стороны в сторону. Я знал, что он способен искренне сопереживать ближнему, но это было уж чересчур.

— Бен, все не так плохо. Это ведь одна жизнь из многих. Мы идем вперед. Прощаем и забываем. По крайней мере, я прощаю, а он забывает.

Бен поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Я привык к его особенному взгляду, но в тот раз взгляд был омрачен чем-то таким, чего я прежде не замечал.

— Ты считаешь, он забудет?

— Что?

— Я верю, что ты его прощаешь, но ты уверен, что он забудет?

— Уверен, что он давным-давно умер, — поспешно произнес я. — Его нет в живых по крайней мере лет сто. В новой жизни я с ним пока не сталкивался, но, полагаю, в будущем меня ожидает подобная неприятность.

Я надеялся, что мой несерьезный тон прогонит с лица Бена тревожное выражение, однако этого не произошло. Мне становилось не по себе.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Ты уверен, что он забудет?

— Все забывают! — воскликнул я.

— Нет.

— Не ты или я, но все прочие. — Я пристально всматривался в Бена, тщетно пытаясь уловить в его взгляде прежнюю жизнерадостность. — Тебе что-нибудь известно? — с нетерпением и досадой спросил я.

— Не знаю, но думаю, — медленно промолвил Бен. — Я думаю о нем, и мне кажется, он не способен забыть или простить.

— Почему? Иоаким не проявлял никаких признаков этого. Он жил, как человек без истории, — возразил я. — Память встречается редко, не так ли? Почти за пятьсот лет ты — единственный человек с памятью из тех, кого я встречал. А ты, совсем его не знающий, считаешь, что она у него есть?

Мне хотелось, чтобы Бен рассердился, но он оставался спокойным. Я надеялся, что он поспорит со мной, но он этого не делал.

— Ты думаешь, кто-нибудь знает, что ты обладаешь памятью? — спросил он. — Полагаешь, твой брат знает про тебя?

Я замер, охваченный ужасом. Иоаким имел отношение к катастрофическим событиям моей первой жизни. Если я способен восстановить в памяти эпизоды того времени, то почему он не может? Я молчал. Спорить с Беном я не мог. Не хотелось размышлять о том, что это означало для меня и Софии, где бы она ни находилась.

— Надеюсь, я ошибаюсь, — произнес Бен с сочувствием. — Но он помнит.

На протяжении многих лет я часто надеялся, что Бен окажется не прав. Но, к несчастью, он никогда не ошибается.

Думая о том периоде, когда служил моряком, я часто вспоминаю одного пса по кличке Нестор, которого знал когда-то в Венеции. Это был бродячий пес, дворняга, и я, бывало, кормил его, приплыв из путешествия. Пес был очень умным. Сколько бы времени я ни отсутствовал, он всегда встречал мой корабль и приветствовал меня. Однажды мы взяли Нестора на борт, чтобы он уничтожил крыс во время перехода к двум испанским портам, где свирепствовала чума. Он великолепно справился с заданием. Я по-настоящему любил эту собаку.

Вероятно, он прожил необыкновенно долгую собачью жизнь, потому что, когда я, умерев, родился снова, в том же самом городе, я в возрасте шести или семи лет отправился в доки поискать старых друзей. И нашел я там только Нестора. Он был старым и хромым, но я знал, что это он. И, что удивительно, он тоже меня узнал. Обнюхав меня, он принялся так истово вилять хвостом, что казалось, хвост вот-вот оторвется. Нестор лизал меня, играл со мной, выпрашивал лакомство точно так, как делал раньше. Это был один из самых счастливых эпизодов моей долгой жизни. Я чувствовал себя маленьким Одиссеем, о котором наконец кто-то вспомнил.

Иногда я ловлю себя на мысли о том, как мне хотелось бы, чтобы собаки жили столько же, сколько и люди. Тогда моя жизнь стала бы не такой одинокой. Однако вскоре Нестор умер. Подрастая в той своей жизни, я часто ходил в доки в надежде увидеть Нестора в его новом теле, как молодого пса. Но мне так и не удалось распознать его. Теперь я понимаю, что собаки, как большинство животных, не имеют индивидуальных душ. Они обладают групповой душой. Хорошей иллюстрацией к этой идее могут служить пчелы и муравьи. Они несут с собой мудрость своего вида — привилегия, которой мы не обладаем. Но из-за этого их бывает почти невозможно распознать в последующих воплощениях.

Иногда я думаю, и, вероятно, Карл Юнг согласился бы со мной, что древние люди типа австралопитеков или неандертальцев действительно имели нечто вроде групповой души. Полагаю, истинное возвышение человека, тот момент, когда человеческие существа безвозвратно отделились от человекообразных обезьян и подобных им созданий, наступил с появлением первой индивидуальной души. И от этого произошли большие несчастья.