Дмитрий Дейч: Прелюдии и фантазии

— Да, — с трудом выговорил запыхавшийся, изрядно потрёпанный столб, — теперь поставь меня ровно.

— Как скажешь, дружище.

— И прощай.

Буря окончилась также внезапно, как и началась. Пыль улеглась, и сквозь её завесу, быстро рассеивающуюся, вновь показалось солнце. Ветер поднялся над пустыней, принимая в свои объятия встревоженных птиц, баюкая их и покачивая на воздушных волнах. С высоты его полёта пустыня выглядела как прежде. Животные спешили по своим делам, растения стряхивали песок, поднимаясь из земли, как велел им инстинкт, выжившие после катаклизма люди вставали на ноги, чтобы привести в порядок поклажу, разыскать верблюдов и похоронить мертвецов.

Изменился лишь баланс сил. Вглядываясь, вслушиваясь, принюхиваясь, Ветер распознавал новую тенденцию: вначале эти изменения было малозаметными, неосязаемыми, но с течением времени скрытое становилось явным.

Посреди пустыни появилось Нечто Существенное.

И всё, что обычно здесь катится, карабкается, семенит, ходит и ползает, не придерживаясь какого-либо порядка или плана в своих перемещениях, внезапно обрело Направление, будто изнутри невидимого круга кто-то протянул электрические провода — к каждому кустику, каждой пустынной змее, шакалу, орлу или мыши.

Когда далёкие караваны — один за другим — стали сходить с проторенных путей, Ветер понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Подчиняясь общему движению, он поспешил туда, где всего каких-то пару колов времени оставил торчать из песка рассохшийся телеграфный столб, уже догадываясь о том, что увидит, когда приблизится на расстояние лёгкого дуновения.

У конунга Магнуса Ладулоса был младший непутёвый сын Альбрехт по прозвищу Свистоплёт, который пятнадцати лет от роду отравил гневливыми виршами дочь Энгельбректа Энгельбректсона, достойного и уважаемого гражданина. За это ему выкололи глаз, но он продолжал вершить тёмное, и пятого года навёл порчу на большое поселение в Померании, исполнив зловредную поэму, отчего семь домов сгорели дотла, у живников полёг скот, хлеб истлел на полях и бабы разродились до времени.

Прослышав о том, Олаф Кальмарский — светлокнижник и схимник — решил избавить эфир от зловеяний, вызвав смерть-поэта на поединок по правилам цехового кодекса. Послушать как лаются знатные виршеносцы собрались граждане Померании и Меклен-бурга, церковные и писчие люди из Дании числом пяти дюжин, а так же сам конунг Магнус Ладулос со свитой и итальянским астрологом Веттием Антиохийским — большим, как говорили, знатоком бранной лирики.

Никто не знает, чем кончилась схватка, поскольку выживших не осталось никого, кроме сказанного итальянского Веттия, но и тот повредился в рассудке настолько, что понять из его слов о происшедшем не сумели ни местные дознаватели, ни римские постулаты, приехавшие за телом Олафа Кальмарского. Тела они не нашли, но увезли в Рим песок и прах с того места, где сошлись поэты.

Тем временем случилась распря за трон, и конунгом установил себя Карл Кнутссон, сумасброд и горлопан из столичных. В поэзии он не понимал ни бельмеса, зато окружил себя бесславными писаками и горемычными виршеплётами из самых недорогих и неумных. Царствование его продолжалось три недели — покуда из Шлезвиг-

Гольштейна не вернулся великий поэт Стен Стуре-старший, бывший там в услужении у Магнуса Бенгтссона в высоком секретном чине, причём поговаривали, что должность его была опричного толка.

На следующее утро после его приезда Карл Кнутссон не проснулся в своей постели, а на прикроватной тумбе нашли страницу со стихами якобы любовного содержания, но было достоверно установлено, что если кто отважится прочесть эти строки на ночь глядя, к утру проглатывает язык и умирает от удушения. Олаф Шёт-конунг сообщил дознавателям, что хитрые деепричастные обороты, которые продолжают крутиться в голове уснувшей жертвы, вызывают необратимую судорогу гортанных мышц, что и приводит к смер-

тельному исходу.

Тут приключилась настоящая война: недели не проходило, чтобы очередной конунг не умирал при необычных обстоятельствах. Честные граждане боялись выйти на улицу. Лавки и трактиры заколачивали ставни — как во время чумы. Дети играли в поэтов — как раньше в солдатов и генералов.

Наконец, узнав о том, что творится на подвластных территориях, Великий понтифик направил в Померанию пять тысяч боевых схимонахов во главе с коадъютором Ананией Мокским, что привело к отлучению и гибели на костре семидесяти великих поэтов и тайному удушению полутора сотен малых поэтов по всей Померании. Конунгом сделался Биргер Ярл, который первым указом запретил писать, кроме как в амбарных и счётных книгах. С тех пор стихоплётство наряду с прочей бесовщиной считается у нас делом противоестественным и карается беспощадно и своевременно.